Этого было бы достаточно, имей мы одно только тело или будь последнее лучшей частью нас; но поскольку оно лишь худшая часть, то мы должны главным образом обсуждать страсти в их принадлежности душе; по отношению к последней любовь и ненависть проистекают от знания и предшествуют радости и печали, исключая, когда эти страсти заступают знание, видами которого являются. Когда такое знание истинно, то есть вещи, которые оно побуждает любить, действительно хороши, а вещи, возбуждающие в нас ненависть, действительно дурны, – любовь несравненно лучше ненависти; она не может стать чрезмерной и всегда вызывает радость. Также, я полагаю, эта любовь хороша тем, что, соединяя с нами действительно хорошее, она в силу этого совершенствует нас
. Я повторяю, что она не становится чрезмерной, ибо все, что может сделать самая исключительная любовь, – это столь совершенно привязать нас к данным благам, что особая любовь нас к самим себе ничем не будет отличаться от такой любви. А это, я думаю, никогда не может быть дурно. Любовь необходимо сопровождается радостью, ибо представляет любимое нами как благо, нам принадлежащее.Напротив, ненависть, сколь мала она ни будь, не может не вредить; она никогда не бывает без печали. Я говорю, что она не может быть столь малой, ведь мы посредством ненависти к злу побуждаемся к действию, которое могло бы еще лучше проявиться через посредство любви к благу, противоположному данному злу, – по крайней мере, когда это зло достаточно известно. Я признаю, что ненависть ко злу, обнаруживаясь через печаль, необходима для тела; но здесь я говорю только о той ненависти, которая проистекает из наиболее ясного знания, и отношу ее только к душе. Я утверждаю также, что она никогда не обходится без печали, ибо зло, как недостаток, не может постигаться без известного реального субъекта, в котором оно заключено, но в действительном мире не существует ничего, что не имело бы в себе известной «благости», так что ненависть, удаляя нас от известного зла, удаляет тем самым и от блага, с которым это зло связано, и лишение этого блага, представляясь нашей душе как присущий ей недостаток, вызывает в ней печаль: например, ненависть, удаляющая нас от дурных привычек какого-нибудь лица, тем самым удаляет нас от беседы с ним, в которой мы – не случись так – могли бы найти известное благо, потерять которое нам досадно. Подобно и во всех иных случаях ненависти можно отметить какой-либо предмет печали.
Относительно желания ясно, что, когда ему предшествует истинное знание, желание не может быть дурно, лишь бы оно не было чрезмерным, и ясно, что это знание им управляет. Ясно также, что в радости не может не быть хорошего, а в печали дурного для души; ведь в печали кроется все неудобство, получаемое душой от зла, а в радости все наслаждение благом, принадлежащим душе. Таким образом, не имей мы вовсе тела, я посмел бы сказать, что мы не могли бы ни предаваться любви и радости, ни избегать ненависти и печали. Телесные же движения, сопровождающие страсти, все могут быть вредны для здоровья, если они слишком резки, и, наоборот. полезны, когда они только умеренны.
Наконец, раз ненависть и печаль должны отбрасываться душой, если им предшествует истинное знание, то с еще большим основанием они должны быть отброшены, когда исходят от ошибочного мнения
. Но позволительно сомневаться, хороши или нет любовь и радость, когда они плохо обоснованы. И мне кажется, что если их разбирать как таковые в отношении к душе, то можно сказать, что хотя в этом случае радость и менее основательна, а любовь менее ценна, нежели когда они покоятся на лучшем основании, – все же они предпочтительнее печали и ненависти, столь же дурно обоснованным. Поэтому в жизненных столкновениях, где мы не можем избегнуть опасности быть обманутыми, мы гораздо чаще склоняемся к страстям, которые влекут к благу, а не к тем, которые обращаются ко злу, хотя бы для избежания последнего; а часто даже ложная радость бывает лучше печали, причина которой истинна. Но я не беру смелости сказать то же самое о любви в сопоставлении с ненавистью. Ведь когда ненависть справедлива, она отдаляет нас только от предмета, содержащего зло, от которого хорошо отдаляться, тогда как несправедливая любовь привязывает нас к вещам, могущим нам вредить или, по меньшей мере, не заслуживающим с нашей стороны высокой оценки: а это нас подчиняет и принижает.