Рассвет 2.0

Я перетащил в гостиную тренажер, установив его за шкафом — можно будет тренироваться, когда Марси нет дома, она же на службу ходит, да и при ней я не видел никаких проблем в том, чтобы потренироваться. Родной же все равно человек, чего стесняться. Тут прибыли дроны с заказанными вещами. Я повесил шторы, разложил ковер, и моя квартира приобрела вменяемый, достойный вид.

После этого я сел наконец за пианино.

Я не стал принимать мнемоусилитель для улучшения мышечной памяти — мне хотелось просто поиграть, а не отрабатывать что-то. Я пробежался по клавиатуре несколько раз, играя гаммы, и с тоской заметил, что несколько клавиш разболтаны. Инструмент звучал так, как будто на нем играли лет десять, ни разу не настраивая. Ничего удивительного. Все-таки убил мне Ерш желанное итальянское пианино. Мелочь, вроде, а как настроение портит. И это тоже из серии — «понравилось — возьми». Увидел хорошую вещь — не бойся испоганить, она же не твоя.

Все же я поиграл с удовольствием. Тянуло на Рахманинова, и я сыграл пару пьес и часть из первого концерта — то, что помнилось с ходу. Потом я поиграл Лю Кианг, несмотря на происхождение, в музыке этой китайской композиторши нет ничего восточного, да и вообще земного ничего нет. Она абсолютно оригинальна, а ее подражатели уже сформировали школу «космической» музыки — хотя люди, работающие в Системе, не так уж ее и любят, а предпочитают примитивного Геллерта, Шопена или Чайковского. На мой взгляд это не космическая музыка — а вселенская. Философская. Такая музыка могла бы сопровождать Большой Взрыв. Но я играл простые этюды Кианг, на большее меня сейчас не хватило бы, да и одной клавиатуры тут было мало. И неожиданно все, что произошло в последнее время — моя авария и сломанная спина, все эти смерти, Кэдзуко, Ева, разочарование в Косте, родной город, ГСО с ее героями и подлецами, больница, Илья и, наконец, Марсела, Марсела и чувства к ней — все это нахлынуло, навалилось клубком и стало, как я любил, вырываться сквозь пальцы. Я уже не замечал, как играю, что играю. Меня несло.

Я положил руки на колени. В квартире было непривычно тихо. Но я спиной ощущал чье-то присутствие. И обернулся.

Марсела стояла у двери и смотрела на меня расширенными глазами, без улыбки. Я улыбнулся ей.

— Стаська, — прошептала она, — какой же ты… какой… не понимаю, почему я была такой дурой. Я же знала, что ты умеешь — так.

— Хорошая музыка? — спросил я. Марси подошла ко мне. Прижала к груди мою голову взъерошила волосы.

— Я нашла код, — произнесла она, — он там действительно есть. Он работает. Это было нетрудно. Но я еще написала антивирус — для твоей мамы. Она ведь тоже читала книгу. Да и на тебя код все еще может действовать.

Меня передернуло. Об опасности для мамы я тоже думал — но даже не знал, что Марси сможет так быстро обезвредить зловредный вирус Цзиньши.

Цзиньши — выходит, убийцы…

Марсела выпустила меня. Огляделась, села в кресло, налила себе воды из графина.

— Уютненько здесь стало… Молодец, Стаська. А я, знаешь, я сказала ребятам в ВЦ, что перехожу к ним. Во вторник первая смена. Ну чего я буду на кнопки в цеху нажимать, когда способна на более сложную работу? Смешно даже. Они так давно меня звали.

— Здорово! — я сел напротив нее. — Ты просто умница. И так быстро код расщелкала…

— Ну не так уж быстро.

В самом деле, за хлопотами я не заметил, что наступил уже вечер.

— Давай маме тогда звонить. Ей срочно нужен этот твой антивирус.

Мы снова сидели втроем — заговорщики, собравшиеся спасать мир.

— Я тут много чего не могу понять, — сказала Марсела, — во-первых, я книгу по ходу, конечно, прочитала. И не понимаю, как можно всерьез воспринимать такой бред? Наш мир не без проблем. У нас много… разных людей, не все они замечательны. У людей есть недостатки, есть разные конфликты. Но такое? Называть наш мир — несвободной какой-то системой угнетения? Кого здесь угнетают? И главное — кто? Считать нас несчастными? Желать возвращения денежной системы, чтобы какие-то жулики и бандиты, наглые и сильные могли все покупать, давая остальным крохи за работу? Он сумасшедший? Я просто понять не могу. Допустим, можно говорить, что в прошлом не все у нас было шоколадно. Но сейчас? Что его заставляет все это писать?