Рассвет 2.0

— Да, я старая, — Ли наклонилась над ним, — я старая и страшная, как смерть, и я пришла к тебе, гаденыш. Вспомни теперь всех, кого ты убил и замучил. Ведь ты боишься смерти, сволочь. Тебе за восемьдесят, но теперь можно жить и до ста двадцати. Ты бодрый, здоровый — тебе хочется жить.

Лицо Гольденберга покрылось холодным потом, позеленело в тусклом свете гостиной. Он тяжело дышал.

— Ранение в живот — не беда для нынешней медицины, верно? Жить хочется. Им тоже хотелось жить, Леон — всем до единого. Всем, кого ты убил, и раньше, и теперь, в бессильной злобе. Потому что ты ненавидишь все живое, и никогда, никого не любил — ни девочек, которых покупал и мучил, ни принцессу, на которой женился по расчету, ни детей, которые у тебя не родились… даже кошки у тебя нет. Потому что единственная твоя ценность — это ты сам, любимый, уникальный, неповторимый, ты готов раздавить весь мир ради себя самого. Если ты умрешь — умрет вся вселенная… конец всего…

— Твой сын… уже мертв, — прохрипел раненый, сверкая черным измученным глазом, — месть… тебе важнее…

— Это не месть, — произнесла Ли, — это санитарная очистка. Уничтожение паразитов.

Надо мной вырос невиданный еще тяж — толстый, похожий на органику, и теперь я не мог пошевелиться, я был пристегнут тремя рядами стальных канатов к центральному стержню. Вот теперь меня охватил безумный страх — и за себя, и за Марселу, очевидно, потерявшую способность к сопротивлению… но еще больше был животный ужас перед этой гибкой бессуставной рукой, вытянувшейся перед моим лицом и открывшей на конце что-то вроде дула.

Ничего. Это просто смерть. Это нормально.

На конце тяжа сверкнуло, и в грудь, голову одновременно будто воткнулись горящие копья, мир завращался вокруг них, я закричал…

И все разом изменилось. Погасли искры, потух огонь, расслабились тяжи, сковавшие меня, и я мешком рухнул на пол. Роботы были неподвижны. Марсела бросилась ко мне, склонилась, вытерла ладонью кровь с лица.

— Стаська… так долго не получалось… что с тобой?

Я сел. Правое плечо разламывалось от боли. Болела спина, руки, ноги, горели ссадины на лице. Но, похоже, ничего страшного со мной не произошло. Лицо Марси тоже пересекала кровавая ссадина.

— Что… с этими? — хрипло спросил я.

— Я связалась с ними через комм, обошла защиту и обездвижила. Это потребовало времени. Хорошо, что ты их задержал, — меня одну они просто убили бы сразу. А так… хоть пару минут, и все получилось.

Я вспомнил Марселу, замершую как кролик перед удавом. Вот только в этот момент она вела оборону, куда более эффективную, чем моя. Я потянулся к ней и поцеловал в губы. Мы бы, пожалуй, замерли так надолго, но времени совсем не было.

«Мама!»

Мы промчались по коридору уже без помех. Секундная задержка перед дверью — и та распахнулась. Мы вбежали в гостиную.

Ли Морозова замерла с пистолетом в руках над распростертым на полу Гольденбергом. Он был ранен. Марси выхватила травматик — на всякий случай.

Мама подняла голову и улыбнулась нам. Потом нагнулась над поверженным Гольденбергом, приставила пистолет к его лбу и нажала спуск.

Выпрямилась, убрала пистолет в кобуру. И глядя на нас, произнесла.

— Все, дети. Война закончилась.

Глава 21. Суд истории

Девчонки в травматологии охали и ахали — мало всех этих ссадин, электроударов, так у меня еще и плечо было прорезано лазером. Говорят, лазеры так и не нашли очень широкого военного применения в старые времена, в том числе, и потому, что раны от них — чистые, резаные, в общем, безопасные. Правда, очень болезненные все равно. Хотя могло и руку отрезать начисто, мне еще повезло.

Конечно, залатали меня еще в Штутгарте. Мы там провели целую неделю. Мама так и сказала — поезжайте домой, или, если хотите меня морально поддержать, поживите здесь в гостинице. Мы остались. Марсела сообщила на завод, что возьмет небольшой отпуск.