Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

В 1830-х годах сохранялась нестабильность в сельском хозяйстве и промышленности. Колебания цен, прибылей и арендной платы затрагивали всех. Символом этого времени мог бы стать сон фараона о семи коровах тучных и семи коровах тощих (Быт. 41). Никто не понимал, от чего зависят эти изменения, что влияет на них, кроме неотменяемых условий сезонного цикла, поэтому никто не мог справиться с возросшим спросом или внезапным экономическим спадом. Социальные волнения и бунты усугублялись новым Законом о бедных и повышением налогов, а такие события, как агитация в Толпадле, не предвещали ничего хорошего для администрации Мельбурна.

В 1836 году группа лондонских и йоркширских радикалов, среди которых были такие социальные реформаторы, как Уильям Ловетт и Фрэнсис Плейс, решила основать Лондонскую ассоциацию рабочих. В мае 1837 года на торжественном собрании в кофейне на Кокспур-стрит ассоциация представила свои требования, которые позднее стали известны как «Шесть пунктов». Среди них были ежегодный созыв парламента, избирательное право для всех мужчин (избирательное право для женщин пока еще казалось чем-то из ряда вон выходящим), равные избирательные округа, отмена имущественного ценза для членов парламента (это дало бы возможность выдвинуться молодым реформаторам), тайное голосование, позволяющее положить конец взяточничеству и запугиванию, а также денежное вознаграждение для заседающих в парламенте депутатов (это должно было помочь представителям рабочего класса, у которых не было других источников денежных средств). Эти пункты вскоре стали известны как хартия (The Charter), а ее сторонники — как чартисты.

Народная хартия выражала интересы малоимущих и голодающих, которым не помогла проведенная ранее избирательная реформа и чье бедственное положение значительно усугубил новый Закон о бедных. Администрация подкупила часть среднего класса, но они отвернулись от всех остальных.

Осенью того же года ирландский активист Фергюс О’Коннор начал публиковать в Лидсе газету Northern Star, эхом повторявшую все разгромные и критические выступления чартистских ораторов, которые называли работные дома Бастилиями, а тамошнюю еду — адским варевом. Несмотря на то что газета стоила четыре с половиной пенса, у нее был самый большой тираж за пределами Лондона. Она представляла экономические, социальные и политические новости с точки зрения угнетенных.

Томас Эттвуд, чей Бирмингемский политический союз был распущен, теперь присоединился к чартистам в новой великой надежде спровоцировать общественную реформу. Было бы неправильно сбрасывать со счетов этих первых чартистов как мечтателей или смутьянов, оторванных от реалий своего времени. Например, они прекрасно осознавали силу ирландского национализма или колониальных повстанцев, которые могли бы помочь им в их битве с английскими властями. Однако практические мотивы чартистов оставались неясными. Они были выходцами из совершенно разных слоев общества, а их цели в отношении города и в отношении деревни были настолько неоднородны, что любая попытка организованно возглавить это движение почти наверняка была обречена на провал. Это было массовое движение, но его размеры не помогали определить его суть, а классовое сознание его участников опиралось в основном на массовые митинги и собрания, предназначенные, казалось, лишь для того, чтобы распалять ораторов и аудиторию. Вместе с тем это была организация нового типа: она действовала через выступления и массовые митинги, а также вспомогательные материалы в виде брошюр, плакатов и газет. Никогда еще воинственная группа не была так хорошо организована.

Среди чартистов были те, кто выступал за «моральное воздействие» и за «физическое воздействие». При всей очевидной разнице в действительности граница между этими группами оставалась довольно расплывчатой. Ткачи, работавшие на ручных станках, — одна из тех групп, которые сильнее всего пострадали от экономических изменений, — обычно выступали за «физическое воздействие». Путаница еще усугублялась тем, что кое-где чартисты ассоциировались с методистами, которые собирались в том же помещении и пели такие же гимны. Следующие три года движение продолжало оставаться на виду у публики. Власти всегда опасались насилия с его стороны, но на самом деле в эти тревожные годы было очень мало насилия.