Ратное счастье

— Чего психуешь?! Из-за пустяка!.. На нас солдаты смотрят!.. — И ужаленная жалостью, тут же остыла. Сбросив с правой руки тяжелую рукавицу, опять неожиданно для себя, как маленького, погладила своего взводного по холодной шершавой щеке. — Нельзя так, дорогой мой. Приказываю: Воробьева на боевой пост не ставить! Упрячь его в свою землянку и не выпускай. Объяви домашний арест. Пусть он ленты на весь взвод набивает. Хоть какая-то будет польза. Это пока. Потом разберемся. Он у меня отведает трибунальской каши! Досыта. Рапорт черкни. В двух словах. Подпиши. Приду — передашь. Ясно?

— А если он...

— Ничего не «если». Он и носа не высунет, заячья душа. Соловей, ты помнишь Денисюка?

— А чего мне его, падлу, помнить? — заворчал связной. — Жалко, что промахнулись. Собаке — собачья смерть...

Да нет, не жалко. Хорошо, что промахнулась! Всю бы жизнь, сволочь, снился.... Да, было дело!;. Как-нибудь расскажу своим командирам.

К девяти часам утра снег прекратился и видимость улучшилась. Полоса вражеских окопов отчетливо обозначилась сизыми дымками жилых землянок.

Греются, стервы,— с черной завистью обронил Соловей, шмыгая простуженным носом.— А это что? Скирды не скирды... Вчерась не было такого...— Оторвавшись от окуляров бинокля, он глядит на меня с вопросительной тревогой. А я гляжу в перископчик и тоже не сразу соображаю, что это за конусообразные, чуть посверкивающие неотразимой белизной кучи в ближайшем немецком тылу: Соловья подковыривает комсорг Вовка Сударушкин:

В очках, а не видишь! Ивы это плакучие. Ишь какой иней. Куржак, как говорит Павлик Седых. — Вовка, закончив инструктаж комсомольцев роты Игнатюка, остался дежурить на правом фланге — вроде порученца. Левый по уговору опекает капитан Парфенов.- В центре на батальонном НП — комбат и капитан Ежов с представителями — «толкачами» с «верхов» и вездесущей корреспондентской братией.

С гнусавым визгом заблажил «дурило», выплюнув снаряды сразу из шести стволов. С небольшим недолетом. На нейтралке брызжут и оседают черно-белые снопы, промерзлые комья земли обрушиваются на наш бруствер.

Ий-о-го-го-вззы-ой!..— Опять шестиствольный. Взводный Сомочкин машинально хватает меня за рукав шинели. Маленький, перезябший, он похож сейчас на взъерошенного воробышка. Изумляется:

— Фу, гадость. Как взбесившийся жеребец... — Это он о шестиствольном. Никогда я не слыхала песни взбесившегося жеребца, но что-то, видимо, похожее.

- Омерзительная музыка. Но у «скрипуна» голос, еще отвратительнее. Трудно к этому привыкнуть.

По курящимся дымкам вражеских жилищ из нашего ближнего тыла дают залп сразу несколько батарей, с прицельной точностью. На заснеженном чужом бруствере появляются темные проплешины.

— Молодцы, боги войны! — радуется Вовка Сударушкин.

И сейчас же на наши позиции и ближние тылы обрушивается артиллерийский шквал. Знакомая картина. От ураганного дыма, тошнотворного запаха пороха и селитры даже в укрытиях спирает дыхание. Долгие десять минут кажутся бесконечными. Земля гудит и колышется крутыми волнами. Потом, по шаблону, противник переносит огонь в глубину, нащупывая батареи. Мы занимаем боевые места.

Сигнальные гильзы неистово вызванивают боевую тревогу. Сигнальные ракеты взлетают пачками: в задымленном небе расцветают махрово-красные гвоздики, разбрызгивая огненные капли-лепестки.

— Готовсь!..

Фрицы нас перехитрили. Ночью они, оказывается, не только подбирали потери, но и химичили. Используя наше ночное благодушие, заложили на нейтралке термитные дымовые шашки.

Пять минут спустя после артналета шашки задымились: белесый дым, перекручиваясь причудливым рукавом, заклубился по самой земле, медленно наползая на наши позиции, начисто закрыл нейтральную полосу. Позади завесы утробно взревели машины против позиций роты Игнатюка.

— Танки!!!

— Гранаты! Бутылки! К бою!..

По танкоопасной лощине в несколько залпов сыграли гвардейские минометы. Через наши головы, с истошным визгом и скрежетом, сорвавшись с рельс, пронеслись целые полчища хвостатых раскаленных комет. В том месте, где ревели танки, сплошняком замолотили взрывы. На какой-то момент лощина превратилась в огненную реку. Однако танки, вырвавшись из пламени, упрямо выходят на рубеж атаки. Медленно и неуклюже ползут в нашу сторону, угрожающе покачивая хоботами орудий.

Один, два, три... семь... — Соловей считает вслух.

Заткнись! Пулеметчики, не стрелять! — Я кричу во всю силу легких.— Отставить танки!—И, как завороженная, слежу за головным «утюгом». Изрыгая из башни дым и пламя, дергаясь, он набирает скорость. Его снаряды со свистом проносятся над траншеей и рвутся где-то за нашими спинами — на позициях «сорокапяток».

Броне-бой-щики!!!

Совсем рядом оглушительно ухнули противотанковые ружья, не причинив головному вреда. Взахлеб затявкали пушчонки1 на прямой наводке. А танки как шли, так и идут! В лоб, не подставляя уязвимые борта. И кажется, головной упрямо прет на позицию Вахнова. Мельком подумалось: «Везет бедняге».