Ратное счастье

В окружении трус адъютант застрелил раненого командира «по его просьбе» и был расстрелян по приговору трибунала. Доктор Краснов, струсив, оставил раненых на произвол судьбы. Их случайно спас арьергард. Младший сержант Денисюк, оставшись один у пулемета, струсив, не открыл огня и пытался бежать с поля боя. Я в него стреляла из пистолета трижды и не попала — так тряслись руки. До сих пор не пойму, что мне помешало дать очередь из автомата. Денисюка накрыла мина. Вот потому Соловей и сказал: «Собаке— собачья смерть»... Это надо рассказать. Не доброта, не сопливая жалость — только суровая справедливость обеспечивает веру. Я верю: безоговорочно, неотступно, безгранично, почти фанатично, что справедливость—это Правда войны. А Правда войны заключена в Победе. Победа зависит от меня. Если бы у меня не было этой неистребимой веры с самого начала войны, я бы не стала командиром. Так я примерно все и выскажу —не в назидание, в пример воспитания воли.

Вечером у меня были гости. Соловей собственной расческой вычесывал свою кошку, когда кто-то постучался в щелястую дверь.

— Чего скребешься? — отозвался связной.— Уж коли пришел — запрыгивай.

У порога стоял старшина Нецветаев и раздувал в улыбке завидные усы.

Мир вам, и мы к вам. С праздником!

И даже сразу с двумя. Проходите, Василий Иванович. Гостем будете.

Старшина протянул мне маленький букетик кожистого брусничника и, опередив мое удивление, сказал:!

Вместо цветов. Хотел побольше набрать, да снег. И наклоняться «не того». Все еще после контузии гудит спиноза.

Спасибо, дорогой старшина. Я вас тоже поздравляю. И сегодня, в такой день, скажу: мне просто повезло, что у меня есть вы. Не знаю, что бы без вас и делала. Честное слово.

Обоюдно,— наклонил старшина гладко причесанную голову и самолюбиво покраснел. Соловей подал реплику:

За хорошим старшиной каждый командир как жена за стоящим мужем.

Ишь ты, мудрец,— усмехнулся старшина. И передразнил:— «Чего скребешься? Запрыгивай!» А если бы это, скажем, был командир полка?

Нечего ему тут делать,— заворчал Соловей. — Да и стучаться бы он не стал.

Старшина покачал головой:

— Ай-я-яй. Да к твоему сведению, наш подполковник человек образованный, интеллигентный. Он не только к женщине-офицеру,— к дворнику-мужчине и то постучится! Удивляюсь, как только тебя старший лейтенант терпит.

Я не могла сдержать улыбки:

Да нет, он парень вроде бы ничего. Временами.

А раз так,— подхватил Василий Иванович,—надо выпить. За Октябрь — раз; за Киев — два; за себя — три.

Я рассмеялась:

— А не много ли? Я во хмелю нехороша.

Свяжем! — хохотнул Соловей.

Дай-ка закусить,— сказал ему старшина.

— Подай доппаек. Открой консервы,— приказала я.

Старшина налил из своей баклажки в три латунных стаканчика, приобретенных где-то запасливым Соловьем.

Я отказалась:

— Василий Иванович, увольте. Не принимаю.

— Знаю. Но, как говорят, курица и та пьет. А в такой день... Ну, дорогой товарищ ротный, за нашу Победу!

— Вот тут уж никак нельзя не выпить,— развел руками Соловей.

И я выпила. Храбро, как будто привычно. Закашлялась и засмеялась.

Пришла Мария Васильевна. Праздничная: разутюженная, с необыкновенно сияющими глазами, с белозубой улыбкой. Поздоровавшись, потянула носом воздух, шутливо возмутилась:

Пьяницы. Я вот покажу вам, как девочку спаивать!

А здесь нет девочек, все мальчики,— хихикнул Соловей.

Старшина, подкрутив усы, поклонился, не сгибая контуженной спины:

— Дорогой доктор, позвольте ручку!

Соловей так и покатился, увидев, как Василий Иванович поцеловал врачихе сначала одну руку, потом другую. Тут мой связной вместе с кошкой вылетел за дверь не без посторонней помощи. Я захохотала.

Старшина и Мария Васильевна допивали, что осталось, и степенно беседовали обо всем понемногу. А я вдруг начала клевать носом. Сама дивилась: это с наперстка-то? Уже хотела было, извинясь, нырнуть на нары, но пришли комбат и Рита. Та, как всегда, от самого порога:

— Ой, что было! Иду, а мне навстречу наша Венера едет верхом. Верите ли, ординарцы всего полка за животы держатся: «Пропал жеребец!» Подумайте, раскатывается как на...

Мария Васильевна наморщила тонкое переносье: — Некрасиво, Рита. Венера хороший товарищ. Душой за дело болеет.

Рита, обидевшись, ушла. А я заснула не разуваясь. И так же внезапно проснулась. Гостей уже не было.

Соловей кормил свою ненасытную подопечную. Я сказала:

— Пробегись-ка. Узнай, все ли в порядке. Я что-то малость раскисла.

Спать уже не хотелось. Оставшись одна, я призадумалась. 7 ноября!.. Восемнадцатый по счету Октябрь в моей жизни, а я почему-то помню только один — из далекого тридцать третьего года. Я первоклассница в синей сатиновой юбочке в крутую складку, в белой блузке, перешитой из маминой, с красной суконной звездочкой на груди, в красном, связанном бабушкой берете на макушке, в белых чулках из бабушкиной пряжи, в новеньких брезентовых баретках. В руках у меня красный бумажный флажок.