Рациональность: От ИИ до Зомби

Ева начинает плакать каждый раз, когда сталкивается со сложной задачей вроде нового проекта на работе или бурного скандала среди ее друзей. Конечно же, это очень непродуктивно — на деле, в случае скандала это еще больше усугубляет ссору — и Ева хочет остановить это. Для начала она должна осознать, почему так происходит. Является ли грусть причиной слез? Похоже, что нет. Она плачет, даже если ничего грустного не происходит. Последний проект на работе был увлекательным, он открыл для нее много возможностей, но все таки она плакала. Разбираясь с причиной, которая заставляют ее плакать, Ева понимает, что слезы появляются из-за давления, которое она ощущает, решая проблему; к примеру, если над проектом вместе с ней работает команда, Ева реже реагирует подобным образом; и если друзья в своих ссорах обращаются к ней за помощью, она плачет чаще, чем когда она только наблюдает со стороны. Теперь ей нужно помочь себе не плакать. Она получает поддержку в своих начинаниях: если босс дает ей поручение, она обращается к другому сотруднику:»Я, скорее всего, с этим справлюсь, но если мне понадобиться помощь, могу ли я рассчитывать на вас?» Таким образом она снимает с себя часть ответственности. Она может думать, что задача не полностью на ней. Когда разражается очередной скандал, Ева переосмысливает свое участие в размолвке. Она выражает вслух согласованное мнение всех участников ссоры вместо того, чтобы в одиночку пытаться найти наилучшее решение. Однако даже при том, что с таким новым подходом слезы появляются реже, структура, которая лежит в основе данной привычки, сохраняется. С этим справиться сложнее. Ева подолгу думает над тем, почему ответственность так эмоционально нагружает ее, и ищет пути увеличить чувство поддержки в тех ситуациях, с которыми она не может справиться самостоятельно. В конце концов, не страшно, если Ева всплакнет, когда столкнется со сложной ситуацией.

Политика и ужасное искусство

Элиезер Юдковский

Одно из наименее ценных моих воспоминаний — это как на обращении «О положении страны» или, возможно, на инаугурации президента, один нобелевский лауреат встал и стал читать ужасно торжественным голосом политически верную длинную скучную речь о том, как хорошо живется у нас всем нациям — «Афроамериканцам, эфиопам, этрускам» или типа того. Эта «поэма», если можно так выразиться, была просто невыносимо ужасна. Если верить моим ушам, то в ней не было абсолютно никаких достоинств вообще.

Время от времени к какому-нибудь атеисту приходит потрясающая идея, что и у атеистов должен быть гимн, наподобие тех, что есть у религиозных людей. После этого они берут существующую песню на религиозную тематику и переделывают ее под атеизм. И такой «атеистический гимн» практически всегда получается просто отвратительным. Однако автор не видит, насколько ужасно его произведение как стихотворение. Он слишком занят восхвалением себя, думая «Религия отстой, аминь». Он ощущает себя так, словно нанес удар Злейшему Врагу. Его настолько переполняет воодушевление от этого, что атеист не видит, что у его гимна вообще никаких других достоинств. Стихи того же качества о чем-то, не касающемся политики, смотрелись бы чем-то вроде записок на холодильнике у домохозяйки.

В литании против гуру, которая приводилась в предыдущей статье, есть две строки, которые можно классицировать как стихи, а не просто как строфу. Когда я сочинял конец литании, строки, которые первые пришли мне на ум, были следующими:

I was not your destination (Я не цель, куда нужно придти)

Only a step on your path (А только шаг на твоем пути)

Которые в принципе звучали не особо. Заменить «путь»(pathway) на «дорогу»(road), чтобы совпадало по слогу? Тогда звучит еще хуже, теряется ритм.

Настоящая проблема была в слове destination (место назначения) — которое состояло из четырех слогов и было ужасно громоздким. Его надо было убрать. «Я не твоя цель» («I was not your goal») было первое что пришло в голову и это было коротким и отлично звучало. Однако мне не нравилось слово «цель» («goal»), оно было слишком абстрактным. Вслед за ним мне в голову пришло слово «город» («city») и я понял — вот оно.

«I was never your city» («Я никогда не был твоим городом») пришло ко мне не когда я думал о рациональности, а когда я размышлял о просодии. Ограничения искусства заставляют нас отбрасывать устаревшие шаблоны построения фраз, и в поисках менее очевидных фраз мы часто натыкаемся на менее очевидные мысли.

Если я скажу «Ок, это отличная мысль о рациональности, так что нет нужды волноваться о просодии», тогда я бы не смог получить преимущество ограничения.