Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х

Вместо письма Энн отправила Холмсу стихотворение. Она назвала его «Джону, который просит меня не углубляться в тему». Секстон хотела показать Холмсу, какую ценность видит в опыте безумия и почему полагает, что это подходящий для поэзии предмет. Лирическая героиня начинает стихотворение с утверждения о том, что видит «нечто стоящее» 108 в анализе своего внутреннего мира. Затем героиня описывает свой ум, выстраивая цепочку метафор: сначала дневник, затем лечебница и, наконец, самое загадочное — «стекло, перевернутая чаша», что-то, что она может изучать. Именно через самопознание героиня учится понимать других. Хотя ее жизнь когда-то казалась ей чем-то «личным», к концу стихотворения она понимает, что, делясь личным опытом, она налаживает межличностные связи. «И тогда оно стало чем-то вне меня», — рассуждает она, представляя, как ее внутренний мир перевоплощается в дом ее читателя или его кухню — личное, домашнее пространство. Лицо, которое она видит в зеркале, вполне может быть лицом ее читателя: «мое лицо, твое лицо». Стихотворение защищает исповедальную поэзию, показывая, как легко личное становится публичным.

Это стихотворение было оливковой ветвью, но Холмс не принял дара. Он считал, что поэзия должна быть формой самоопределения. Как и Джон, к которому обращено стихотворение, он предпочел «отвернуться» от надтреснутой, неловкой красоты исповедальной поэзии. Секстон хотела учиться у Холмса, но, по большому счету, ей не было интересно выходить за пределы своего «я»; в конце концов, ведь это именно оно было предметом ее поэзии. Холмс и Секстон никогда не разделяли взглядов друг друга.

Секстон решила опубликовать свою книгу без одобрения Холмса. Книга «В сумасшедший дом и на полпути назад» была издана Houghton Mifin

в апреле 1960 года. Книга Энн заслужила положительную оценку The New York Times'. «Миссис Секстон пишет стремительно и ловко. Без надуманных метафор и вычурных сравнений. Она — мастер простого повествования… Паузы, акценты и рифмы так искусно переплетены, что абсолютно не ощущаешь напряжения» 109. Секстон осталась довольна рецензией и решила, что этот текст повлияет на впечатление Холмса о ее творчестве. Энн сказала своему психотерапевту: Холмс действительно «изменил мнение по поводу моей „сумасшедшей" поэзии… он ошибался» 110.

Но, как оказалось, ошиблась как раз Секстон: Холмс остался тверд в своих убеждениях. Летом 1961-го, примерно через год после публикации хвалебного отзыва в Times, Холмс попытался исключить Секстон из их неформальной мастерской. А действовать он решил через лучшую подругу Энн.

Кумин признавала авторитет Холмса, ведь он положительно отзывался о ее творчестве и помог ей получить первую преподавательскую должность. Возможно, Джон думал, что Максин повлияет на Энн в том, в чем не смог повлиять он, а может быть, Холмс хотел посеять вражду между подругами, чтобы Секстон, как более уязвимая, почувствовала, что ее общество уже не столь желанно. Так или иначе, Холмс написал Кумин письмо, в котором рассказал о своем недовольстве. Мысли о Секстон «беспрестанно роятся в моем сознании в промежутках между нашими мастерскими, — писал Джон. — Я не вынесу еще один вечер в ее присутствии. Она насквозь эгоистичная, хищная, зловредная, и я ни капельки не жалею ее, напротив, она мне уже до чертиков надоела» 111 (невольно задаешься вопросом, какое слово Холмс на самом деле хотел бы вписать вместо «надоела»). «Я думаю, что она — отрава не только для вас, — продолжает Холмс, — но и для всех остальных». Джон знал, что Максин и Энн были близки, и утверждал, что ему неловко делиться такими мыслями с Кумин, хотя до этого он уже несколько раз изливал ей свое недовольство. И Холмс был непреклонен в своем убеждении о том, что Секстон оказывает на всех дурное влияние. По его словам, другие разделяли его мнение. Джон также «возмущался ее зависимостью» от Кумин. Вот как он это объяснял: «Я думаю, ее общество пагубно на вас сказалось. Честно говоря, будь я Виком, я бы сделал все возможное, чтобы убедить вас с ней распрощаться. Хотел бы я знать, что он думает на этот счет».

Патерналистское письмо Холмса стало для Кумин проверкой на преданность. Она столкнулась с необходимостью принять решение, которое могло изменить ход ее перспективной поэтической карьеры. Выполнить просьбу уважаемого педагога, человека, устроившего ее преподавательскую карьеру, включившего ее стихи в экзаменационную программу своих студентов-бакалавров, человеку, в письмах называвшего ее «дорогая», писавшего, что видит между ними глубокое родство? Или поддержать подругу — женщину, которая когда-то пугала ее, которая многого от нее требовала, но и так много давала взамен?