Разбой

Сетник поднялся по стене ещё повыше и глянул на юг. Крепостной и Кузнецкий конец горели. Из сумрака, куда закон не достаёт, не дело судить. Тем не менее, и слепой тухухоли было бы ясно, что оборона Бунгурборга была поставлена из рук вон плохо, не в последний черёд, потому что с недавних пор заводчики больше радели о собственной казне, чем о городской. До поры, это как раз шло на руку сумеречному братству… – Втышшы девку-ту в хоромину! – раздалось снизу. – Чо тышшыть? Девка-та пропашша! – Как пропашша? Олан ково ей токо-токо мульок отморговавшы! – Как есь пропашша! – Оланко-от труположник! – Начо труположник? Кода килу вкопнил, ишо возгалила! Почо мекаеш, твоя череда! – Начо вона мне, ухряпанна да пропашша? Нову приишшем! С этими словами, участник набега решительно поднял болтавшиеся у колен порты, перепоясался, подобрал с мостовой кривой меч, пошёл вниз по улице, на миг задержался было у ворот пожарной части, но Мара, верно, припасла для него смерть позанятнее, чем болт из пневмопиха в ухо. За первым побрели и остальные налётчики. На перекрёстке кто-то жалобно застонал. Сетник подумал было, что дева из конки пришла в себя, но это была одна из лошадей, пытавшаяся встать. Пути к мостам были отрезаны. В дюжине рёст к северу от Бунгурборга через Риназ ходил паром – когда-то там была переправа на старом торговом пути в обход Тенктерского леса, и через Рейнса́дарскогурсфьялль. С южной стороны перекрёстка, несколько горожан, сжимая мечи и ручницы и опасливо озираясь по сторонам, попытались пересечь улицу. Им на беду, часть следующего гурта на драных турах, скакавшего по Столбовой, свернула в переулок. Горожанам удалось уложить двоих, но воздействие узких кривых мечей в сочетании со скоростью движения их вздымавших было настолько разительным, что брызги крови долетели до вторых ярусов домов. Сетник решил, что увидел и услышал достаточно, сполз по стене вниз, и вернулся к лестнице. – Вигдис, это я! Спускайся! В глазах девы стояли слёзы. – Я всё видела! Это чолдонцы! Они звери! Подстаршина обнял Вигдис и погладил её волосы, неуловимо пахнувшие чем-то цветочным, одновременно уютным и волновавшим, и совершенно не вписывавшимся в гамму запахов горящего горняцкого посёлка. – Садись, поехали! Устраиваясь сзади, Вигдис вдруг сказала: – Если они нас захватят, убей меня! Сама я не смогу! В обычное время, подстаршина прочитал бы деве наставление о том, что с ним она как за каменной стеной, что ничего плохого не случится, и так далее, но он только кивнул в ответ, объезжая обломки и трупы. Путь на север к переправе занял не дюжину рёст. Во многих местах, дорогу перегораживали взорванные или горевшие здания, в других частях города, всё выглядело обыденно. На восточной стороне Малого Гульбища образовался затор из горожан со скарбом, пытавшихся бежать, одновременно в юго-западном углу того же незастроенного пространства какие-то недоумки ржали, фотографируясь у сгоревшего бронехода. Сетник попытался срезать в объезд затора по железнодорожной насыпи, но на мосту через Слонобениху стоял брошенный поезд с рудой. Зелёный огонёк на руле сменился жёлтым, потом красным. Уже на окраине, Вигдис решительно и внезапно сообщила, что хочет писать. Спорить было бессмысленно, так что пришлось искать укрытия за чьим-то курятником. Подстаршина решил воспользоваться диалептом, чтобы прибавить давление в колёсах, в надежде вытянуть лишнюю рёсту из истощённой рафлады. Едва он вытащил из-под седла насос, из-за стены, к которой был прислонён электроцикл, донёсся стук турьих копыт, сопровождаемый песней. Звуки становились громче. Сетник положил насос на землю, посмотрел в сторону застёгивавшейся Вигдис, встретил взглядом её взгляд, приложил палец к губам, вытащил обрез, и по возможности бесшумно зарядил драконий чих в оба ствола. Невидимо приближавшиеся всадники пели: – «О скоко горя, убиення, О скоко крови льйот охрес, Ан нету в нас ничо сумлення, Чо дас могутов мычной хрес.[260]

«– Здеся бурговать бум, ли нет ли? – спросил кто-то.