Разбой

Глава без одного дюжина. Безымянный остров. Форштевень атомолёта, даже неподвижного, продолжал рассекать холодный воздух с несомой ветерком взвесью мельчайшей пароси[183], и капельки пресной воды бежали по титановому носовому украшению, изображавшему деву в развевающемся плаще, с простёртым вперёд раздвоенным посохом. В посохе заодно помещались датчики давления и термокрасии, а электрически нагревавшаяся проволока анемометра между рогами его навершия измеряла скорость – не вполне ясным Мировиду лётчику образом (не иначе, этот день школы он прогулял). Взгляд титановой девы был устремлён к еле различимому в серости воды и неба окоёму, её точёные черты лица – сосредоточенны и строги, как и подобало предводительнице древнего энгульсейского племени и волшебнице, жившей вскоре после Фимбулвинтера. Когда доподлинно, тоже было загадкой (надо было полагать, что соответствующую часть истории преподавали в тот же прогулянный Мировидом день, когда дидакт-филофизик рассказывал про искусство анемометрии).

Сидя в левом по ходу кресле перед штурвалом синхроптера[184], покачивавшегося на поплавках со сложенными лопастями, так что открытые люки было вровень с грузовым портом в борту «Хранительницы Меркланда», Мировид задумался – почему говорят «точёные черты лица»? Выточить на токарном станке лицо никак нельзя. Можно ось, вал, или ножку для стула. Что там лицо, даже ногу, как у девы, и то не выточишь. Кстати, о ногах…

– Как ты думаешь, – обратился лётчик к сидевшему рядом с ним в ожидании Ингви, штурману в учении. – Почему Кьело вечно ходит в этих длинных юбках? Может, у неё с ногами что-то не то?

– В смысле? – Ингви оживился. – Коленки назад, шерсть, и копыта? То есть она на самом деле не квенка, а квенский дух лесной? Здорово! Ты бы духу лесному втюхтил? Я бы – да! – С таким лицом и станом, как у Кьело? Какой разговор, конечно б втюхтил. Только предохраняться надо, а то выбегут потом из леса всякие мелкие с рогами и с копытами, да станут вокруг прыгать и батюшкой звать… Да нет, копыта вряд ли, скорей, просто ножки, как у кошки после атомной бомбёжки. – Обидно, раз так, – решил Ингви. – А что ж обидно-то? Ты б ей и с копытами втюхтил? Обратно ж, не беда, что кривенькие, если их раздвинуть, вообще какая разница? У рампы вверх с грузовой палубы лязгнуло, цепи подъёмника пришли в движение.

– Что за смрад кальный извергаешь? – сказала взявшаяся откуда ни возьмись Венешка пулемётчица, опасно стоя на кранце. – Смертный – суть носитель свободной воли, в нём душа должна быть прекрасна…

– Раз душа, то лицо и ноги тоже! – оправившись от неожиданности, возразил Мировид.

– Особенно левая, – с ухмылкой добавил Ингви. – Поколе левая? – удивилась было Венешка, впихиваясь в люк. – Паки ты меня праздным словоблудием в сомненье вверг, речивец ямталандский. Что там товарищ твой рёк про атомную бомбёжку… Воистину ль такое возможно? День в школе, когда объясняли это, Мировид тоже прогулял, но штурман в учении нашёлся с ответом: – Вестимо возможно, чем Фейнодоксо с этлавагрской дружиной Аскольдову гору на куски и разметали! – Ежели разметали, что ж тогда противусолонь по небесам летает? – не без усилия протиснувшись между лётчиком и будущим штурманом, пулемётчица заняла своё место в носовой полусфере, так и не убедившись в правоте Ингви. – А ей бы вдул? – шепнул Мировид. – Чисто теоретически – да, – также шёпотом ответил Ингви. – Почему теоретически? Толстенькая? Ученик штурмана отрицательно покачал головой:

– У неё наречённый! – Подумаешь! – Подумаешь? Стал бы ты к винландской смугляночке, что замужем за гутанским охотником за головами, клеиться? – К ней-то как раз и стал! – Как стал, так и перестал? – Как не перестать – с Вамбой шутки плохи, на меня пару раз глянул… С таким прищуром, как через оптический прицел! Но он-то не наречённый, а муж! Да и кто Венешкин наречённый, не ещё один же гутанский убийца в сажень ростом и весь в чёрном? – Да Венешкин ладо похлеще любого гутанского охотника за головами – поединщик кавского братства рыбаков! И сажень ростом, и сажень в плечах! – О чём шепчетесь столь злоехидно? – справилась Венешка. – Отнюдь не ехидно – доброхоботно! – нарочито возмутился Ингви. – Правду ли говорят, твой Овсяник ещё поединок выиграл? – Правду! – радостно отозвалась дева. – Харкен, угольщик заморский, поставил завод на Туай-реке, отходы непотребные прямо в воду велел слить, и рыбы погубил немерянно. Белды староста ему тухлой рыбиной прямо на вече в морду ткнул, а Харкен всё виру платить отказывался, мол, не моя работа, воля богов! Овсяничек волю богов там же на вече и явил – его поединщику шуйцу[185] отсёк, вместе со щитом!