Разбой

– Выбросы в атмосферу. В первых извержениях были большие тучи пепла, их уже по всему северному полушарию разнесло. Холод, неурожай. А в последнем, пошла двуокись серы. По приборам, что ещё передают телеметрию, по сей день… Под такой распираемый верой в будущее разговор, работа со Слоницыным холмом закончилась. Дальше предстояло разобраться с чертежами Слоняткиной горки (пониже и ближе к Наревке). Меттхильд задумалась, останется ли потом достаточно светового дня, чтобы успеть покататься с Доволкой по западному берегу озёр на лыжах, но тут издалека загудел набатный колокол, отдалённым громом прогремели раскаты орудий, потом забрехали собаки, наконец, запищал телефон на стене. По лестнице из подпола (нового, не части древних подземелий), в покой взбежала Тюфка, вспрыгнула на стол, опрокинула хвостом медного синеземельского божка, в ужасе отпрыгнула на аршин, рассыпая на пол стилосы, вскарабкалась на подоконник, встала на задние лапки, уперев передние в стекло, и разразилась тем, что она считала лаем. Меттхильд покрутила ручку (на определителе зажглась полоска газоразрядных рун «Брусов») и сняла слуховой рожок с крючка. – Пеплин, Меттхильд на проводе! Что за беда у вас? Пожар? Или опять Вратиславовы забавы с учебной тревогой? – Набег, сестрица, как есть набег! – сказала Мирослава. – Незваные гости по реке идут! В наш посад сунулись, картечницами отваживать пришлось! Успев привычно поморщиться на «сестрицу», младшая владычица Пеплина спросила золовку: – Набег? На кораблях? Как в сагах? Сколько их? – С полгросса. – Кораблей, кораблей-то сколько? – Два. В голове Меттхильд сформировался образ двух драккаров. Паруса из промасленной шерсти, форштевни с резьбой в виде звериных голов, гребцы, сидящие на морских ларях… Такое явление в устье Наревки было вполне представимо и даже желанно – сбор старинных судов был частью праздника конца зимы. Несколько лет назад, даже настоящий «Прямый» наведался из музея в Наволоке. Но до начала веселий по случаю равноденствия оставалось ещё больше недели. Кроме того, даже Самборова старшая сестра и её тугостойный муж не стали б встречать воссоздателей старины картечницами. Меттхильд подавила смешок – такое поведение не только негостеприимно, но и исторически архинедостоверно. – Мирославушка, это точно настоящий набег, а не ранние ряженые гости на комоедицу? В оправленном в бронзу, тонком до полупрозрачности роге, Мирослава гневно всхрапхула (только что без цоканья копыт по полу обошлось). Внешне золовка не смахивала на лошадь, но в повадке имелось лёгкое сходство. – Гости на солнцележание по береговой охране не стреляют… сестрица!

Меттхильд задумалась. Настоящим драккарам основательно помешал бы ледоход – впервые за многие годы, в нижнем течении реки на месяц с лишним встал лёд, вскрывшийся только третьего дня. – Где стреляли? – Рёсту недоходя устья, Кромослав с башни видел! – Тогда как же они мимо Гдинской крепости проскользнули? – По Ленивке, на воздушной подушке! Ленивкой называлось одно из доисторических мёртвых русел Наревки, во времена ледниковой эры, вообще лишённое сообщения с рекой. С потеплением, вода поднялась – недостаточно для судоходства, да и лёд там, скорее всего, не вскрылся – но для судна, летящего над поверхностью, и это не помеха. – А в воеводство звонила? Мирослава рассмеялась и принялась снисходительно, точно малому дитяте, объяснять: – Первым делом матушке, потом тебе, сестрица, а уж потом в Гнёв! Воевода-то нам совсем дальняя родня! Меттхильд уже собиралась сказать, что она думает о здравости этого рассуждения, но… – Меттхильд, это Кромко, – у телефона появился и тугостойный супруг. – Подмогу послать? Соберу рушение[209]

, и берегом, верхом… – Подмогу? Это по-родственному, Кромослав!