Разбой

Но замена чем? Размышляя над этим, Меттхильд вернулась в покой, открыла ящик стола, откинула обманное дно на шарнире, и вытащила из открывшихся гнёзд десятизарядный порожанский самопал и сумку из змеиной кожи с двумя отделениями. В одно помещалось оружие, в другом хранились две запасных обоймы, набор отвёрточек и ёршиков, и маслёночка. В бытность Самбора подростком, наследник Пеплина бесхитростно дарил Меттхильд то, что сам считал ценным и занятным. Таким образом, Самборова лада и стала в числе всего прочего обладательницей самопала «Скорпий», пары винландских тычковых ножей с рукоятями из антилийской морской бирюзы, и того самого логарифмического круга. Самбору сильно повезло с возлюбленной – не всякая дева была бы способна оценить такие подарки. Меттхильд кивнула себе в зеркале. Сумка повисла на поясе, «Скорпий» скрылся в ней, зловеще блеснув серебряной насечкой на чернёной стали – ядовитое членистоногое, сложенное из рун «Мирослав Рыбарь».

Вопрос о замене для злотницы оставался открытым. Можно было, конечно, позвонить в оружейную, чтоб кого послали со шлемом нужного размера, но гонцу пришлось бы спускаться в один подземный ход, подниматься на стену, потом спускаться в другой, потратив несколько диалептов. Причудливые пеплинские подземелья со стенами из водоупорной сухой кладки были даже не на века, а на эоны древнее самого замка – согласно мифу, полые холмы вдоль Наревки остались от скальной твердыни двергов, перемолотой фимбулвинтерскими ледниками. Из справы в кладовой, единственный шлем, подходивший по цвету и не немыслимо древний на вид, стоял на подставке под стеклянным колпаком, вынужденно большим, чтобы вместить расширявшуюся тулью, полулунный гребень, и рога. Устройство личины, сработанной в виде зверски перекошенной рожи, позволяло оставить под ней очки, но особенность, что позволила Меттхильд окончательно утвердиться в выборе, имела отношение к колошенскому воинскому обычаю. Островные воители надеялись призвать расположение того или иного духа перед битвой определённой укладкой волос. Чтобы после этого не очень помять причёску, внутри шлема имелись мягкие подушечки и полуобручи на шпеньках. Их можно было передвигать и подтягивать, одновременно упорядочивая вытисненные на замше письмена в судьбоносные сочетания.

Перетыкая одну из этих подушечек с пиктограммой «Дух векового леса», чтобы создать ложбинку для косы, Меттхильд чихнула. Судя по слою пыли, накопившейся даже внутри колпака, рука прислуги не касалась шлема по крайней мере со времён Собко, Самборова деда. Единственной причиной такого устойчивого неряшества могло быть передававашееся из поколения в поколение челяди суеверие. Носком сапога Меттхильд отодвинула в сторону полосатый половик, нагнулась, повернула кольцо, и с усилием подняла крышку, скрывавшую ход в подземелье двергов.

– Тюфка, стеречь! Поморянская собачка улеглась поперёк прохода в кладовую, тоненько рыча. Крышка тяжело опустилась над головой, впереди и внизу зажёгся одинокий тусклый огонёк десятисвечовой лампы, осветившей древнюю кладку и низкие широкие ступени.