Разговор со своими

Я иногда оговаривалась: например «Тима» вместо Тимошенко, но он вместе со мной играл в волейбол (в мужской, естественно, команде) за институт. Все, вместе со мной, хохочем.

Через два года это кончилось – наш институт закрыли, влив его в МГИМО (Институт международных отношений) и сократив численность студентов и преподавателей.

* * *

Так я и провела всю свою рабочую жизнь (с перерывом в три года, когда уходила преподавать на курсах иностранных языков Министерства внешней торговли) в этом издательстве. Издательство литературы на иностранных языках стало называться «Прогресс», направленность была в основном: классики марксизма-ленинизма, публицистика, пропаганда. Имею грамоту за «лучшую книгу года» – 10-томник В. И. Ленина на арабском языке.

Шикарная жизнь, ведь правда? Человеческая память устроена в какой-то мере правильно: сначала забывается все ненужное, остальное все-таки позже. Сегодня процитировать Ленина, кроме, конечно: «Учиться, учиться, учиться», могу только: «Лотерея – это обман народа!»

Тем не менее, когда переводишь, в текст вгрызаешься и в мозгу царапины остаются… Конечно, Владимир Ильич являл собой считающееся невозможным сочетание «гения и злодейства». Излагал свои убеждения очень логично. Был прекрасно образован, всех аспектов касался, глубоко их изучив… Вспоминаю «Аграрную программу». Когда работала над ней, думала – повешусь! Ощущала полную никчемность собственной деятельности: это и по-русски читать дико трудно, а арабам понять тринадцать (!) форм землевладения уж точно невозможно.

Но смешно, много лет спустя в ресторане в Швейцарии, в Цюрихе, услыхала от переводчицы: «Здесь часто бывал ваш Ленин. Он как раз в это время писал какую-то работу про сельское хозяйство. Видите, в этом зале – перекладина, он для разминки на ней подтягивался».

«Жутко вспомнить!»

Бывали и разные казусы. Мне дали работать с книгой «Осторожно – сионизм!». Автор Иванов. Стыдная, жуткая жуть! И тут я вспоминаю, что этот Иванов был в гостях у моих знакомых, надрался и, взяв стакан с коньяком, влил его собаке – дивному ирландскому терьеру – в пасть. Я не задержалась, тут же дала Иванову по морде, а хозяин его выгнал.

Пошла к главному редактору, сказала, что, по-моему, имею право отказаться от работы над материалом, автору которого дала крепкую пощечину. Главный редактор был интеллигент. Дал разрешение!

* * *

А потом издательство – о, счастье! – разделилось на «Прогресс» с той же тематикой и «Радугу» – художественная литература. Можно не гадать – я ушла в «Радугу». Жить стало интересней: все-таки – Шукшин, Чехов, Достоевский и еще многие светлые имена. Но труднее стало во много раз. Перевод всегда приблизителен, и хороший перевод – это когда достигнута максимальная близость. Особенно трудны в переводе, конечно, стихи, но и пьесы. Русский язык для перевода чрезвычайно труден, особенно если художественное произведение высокого качества. В каждом слове – смысловая интонация.

Я вместе с очень образованным носителем языка (попросту – арабом из Египта) переводили чеховские пьесы. В «Трех сестрах» есть сцена, где Маша в какой-то момент произносит: «Да». И ты, читая, понимаешь, что это не «утверждение» или «согласие», а, скорее всего, «раздумье» или даже «разочарование», «сожаление». Мой бедный Бакр ничего подобного почувствовать не мог, я объясняла, но и сама, пользуясь семейным положением, заставляла Гердта читать мне это место в пьесе, чтобы выбрать интонацию… В арабском языке достаточно слов «да», но ни одно передать наше «да» не могло! Из положения с трудом, но вышли: взяли одно слово, не просто «да», надеюсь, что интонация возникла…