Разговоры с друзьями

Шоколадный торт незаметно исчез. Я заглянула в коробку и увидела крошки и остатки глазури, размазанной по бумажному ободку, который я забыла убрать. Я встала из-за стола, включила чайник и засыпала две ложки кофе во френч-пресс. Приняла обезболивающее, выпила кофе, посмотрела детектив про убийство на «Нетфликсе». На меня снизошло умиротворение, и я гадала, не Бог ли мне его ниспослал. Не то чтобы Бог существовал физически, но как объединяющий культурный феномен он настолько универсален, что стал реальностью – типа языка и пола.

В десять минут двенадцатого я услышала, как она открывает дверь своим ключом. Я вышла в прихожую, и там она расстегивала молнию на плаще, который летом брала во Францию, и по рукавам стекали струйки воды, и капли со стуком падали на половицы. Наши глаза встретились.

Странное получилось письмо, сказала Бобби. Но я тоже тебя люблю.

30

В тот вечер мы впервые заговорили о нашем разрыве. Это было как открыть дверь, которая всегда была в доме, но ты вечно проходила мимо, стараясь никогда о ней не думать. Бобби сказала, что была несчастна со мной. Мы сидели на моей кровати, Бобби – у изголовья с подушками под спиной, а я по-турецки в изножье. Она сказала, что я высмеивала ее во время споров, как будто она идиотка. Я вспомнила, как Мелисса сказала, что я веду себя не по-человечески. Тут Бобби рассмеялась. Мелиссе ли не знать, сказала она. Она сама-то что-нибудь знает о человечности?

Может, человечность – неправильный критерий, сказала я.

Конечно, все дело во власти, согласилась Бобби. Но сложно разобраться, кто ею обладает, поэтому мы используем «человечность» как эвфемизм. В смысле так принято рассуждать. В конце концов, мы задаемся вопросом типа, кто «человечней», Израиль или Палестина. Ну, ты понимаешь.

Ага.

Джерри определенно «человечней» Элеанор.

Да, сказала я.

Я заварила Бобби чаю, и она зажала чашку между коленями. За разговором грела об нее руки.

Кстати, я не обижаюсь, что ты пишешь обо мне ради денег, сказала Бобби. Это даже забавно, если я в курсе шутки.

Знаю. Я могла тебе сказать, но не сказала. Где-то в глубине души мне все еще кажется, что ты разбила мне сердце и из-за тебя я теперь не способна к нормальным отношениям.

Ты недооцениваешь собственную власть и поэтому не винишь себя, когда плохо обращаешься с другими. Придумываешь всем ярлыки. А, ну Бобби – богачка, Ник – мужик, разве я могу их задеть? И вообще, это они хотят ранить меня, а я тут просто защищаюсь.

Я пожала плечами. Не знала, что сказать. Она подняла чашку, глотнула чаю, поставила ее обратно.

Может, тебе к психологу сходить, сказала она.

Думаешь, надо?

Это тебя не принизит. Но может оказаться полезным. Это ведь не вполне нормально – разгуливать без сознания по церквям.

Я даже не попыталась объяснить, что причина обморока была не психологической. С другой стороны, как знать? Ну, если ты так считаешь, сказала я.

Я считаю, для тебя это прямо смерть, сказала Бобби. Признать, что ты нуждаешься в помощи какого-то трепетного выпускника психфака. Который, вероятно, за лейбористов голосовал. Но, может, это для тебя смерть в хорошем смысле.

Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше[43].

Ага. Не мир пришел я принести, но меч[44].

После той ночи Бобби по вечерам после занятий стала провожать меня в закусочную. Она познакомилась с Линдой и болтала с нею, пока я надевала фартук. Как выяснила Бобби, сын Линды служил в армии. Вечерами, когда я возвращалась домой, мы вместе ужинали. Она притащила в мою комнату свою одежду, несколько футболок и чистое белье. В постели у нас все складывалось, как в оригами. Оказывается, можно испытывать такую благодарность, что невозможно спать ночами.

Как-то Марианна увидела в колледже, что мы держимся за руки, и сказала: вы снова вместе! Мы пожали плечами. Это были отношения – и не-отношения. Каждый наш жест был спонтанным, и если со стороны мы выглядели парой, для нас это было просто занимательное совпадение. Мы придумали шутку, которой не понимал никто, в том числе и мы сами: что значит друг? говорили мы с юмором. Что значит разговор?

По утрам Бобби выбиралась из постели первой, так что ей доставалась вся горячая вода в душе – как и прежде, когда она жила в соседней комнате. Потом она выпивала целый кофейник кофе, а с ее мокрых волос на столешницу падали капли. Иногда я приносила полотенце из сушки и набрасывала ей на голову, но она не обращала внимания и продолжала читать в интернете про социальное жилье. Она чистила апельсины и оставляла мягкую, сладко пахнущую кожуру где придется, и та сохла и сморщивалась на столе или подлокотнике дивана. По вечерам мы гуляли под зонтом по Феникс-парку, держась за руки, и покуривали у подножия памятника Веллингтону.