Разящий клинок

– Господин полковник! – один из вестовых вдруг с тревогой указал куда-то на восток, где над лесом поднималась густая полоса пыли. – Французы! Подмога обозным. Прикажете трубить отход?

– Погоди-ка, – покусал губы Денис. – Французы могли бы только с запада прийти. Из Смоленска. А с востока… что же они отступают, что ли? Больно уж рано! Хотя… А ну-ка, за мной… Глянем, увидим, разберемся.

Минут десять неслись гусары. Нырнули в лес, спешились, выглянули из-за елок. По дороге пылила конница! Судя по одежке – казаки!

– Кажись, свои, ваш-бродь!

– Сам вижу, что свои. Ладно! Из лесу, ровно тати, выскакивать не будем. Поскачем обратно – устроим встречу.

Конники оказались казаками из двух донских полков, отправленных командованием Давыдову на подкрепление. Так что теперь под началом бравого гусара оказалась целая партизанская армия, с которой можно было уже не просто перехватывать обозы, но и громить регулярные вражеские части, захватывать – освобождать – города. Пусть пока небольшие, но все-таки.

Вечером к Денису Васильевичу подошли ополченцы, попросились в отряд. Поэт Вольдемар Северский, помещичий сын Арсений Половцев… и его юная сестра Софья. Последнюю Давыдов ни за что не хотел брать – опасно.

– А у нас, у Бельского, не опасно? – резонно возразила девушка. – Пожалуй, куда поопаснее будет. У вас партия большая, а у Бельского что? Все одно с вами вместе действовать!

– Вот то-то и оно! – Денис поднял вверх указательный палец, покачал им наставительно и еще раз повторил: – Вот то-то и оно. Все равно вместе. Так какая вам разница, кто ваш непосредственный командир-начальник?

Видя непреклонность полковника, вся троица в задумчивости отошла к соседнему костерку… а потом потянулась обратно к Давыдову – уже поодиночке.

Плыл чудесный сентябрьский вечер, тихий и пока еще теплый. Темно-синее небо еще расплывалось на западе оранжево-золотистым закатом, однако звезды уже начинали мерцать все ярче, и все ярче сверкала луна. Партизаны, хоть и уставшие, не торопились спать – больше жались к кострам, поначалу пели протяжные песни, а ближе к ночи, угомонясь, просто разговаривали, болтали о том, о сем. Кто-то вспоминал недавние схватки, кто-то травил байки про Наполеона, а кое-кто из старых гусар с грустью рассказывал об Аустерлице.

Попив у костра горячего, с мятою, чая, заваренного верным ординарцем, полковник направился в палатку – спать. Тут-то его и нагнал Арсений.

– Я не хотел при всех, господин полковник… Знаете, Бельский не тот человек, которому хотелось бы подчиняться… Совсем-совсем не тот! Он не очень-то любит нашу семью… мы даже как-то судились из-за сущего пустяка. Прости, господи – из-за старого пруда, затянутого тиной. Там всего и добра-то, что одни лягушки, однако же господин Бельский ни за что не хотел уступать. Едва потом помирились. Сонечка, сказать по чести, капитана до сих пор терпеть не может! И в отряд-то его пошла только ради того, дабы отечеству быть полезной… Ну, ведь верно, скоро же наступление! Ведь не вечно ж Бонапарт будет сидеть в Кремле! Погонят скоро французов… даст Бог, с нашей помощью… а потом Сонечка… Как французов прогоним – она домой, в усадьбу… Поверьте, Бельский уж такой человек! Картежник, фат… и на женщин падкий, несмотря на то, что женат. Вот я за сестру и опасаюсь. К тому же она прекрасно знает польский! У нас была гувернантка, пани Катаржина…

Выслушав, Денис махнул рукой – ладно. Пусть уж будут ополченцы при нем, и впрямь – пожалуй что безопаснее. Да и, правду сказать, Сонечку приятно будет каждый день видеть. Тем более – польский язык… Допрашивать пленных поляков – вполне сгодится.

Окрыленный удачею, молодой человек поспешил обрадовать сестрицу. Однако же Давыдов не сразу добрался до палатки. Подошел Северский, с той же самою просьбой. Круглое лицо его дышало решимостью, тонкий породистый нос дрожал, словно у почуявшей добычу гончей.

– Поймите, господин полковник… Я… я хочу не просто прогнать врагов из уезда… Я хочу бить их до самого конца! Чтоб было неповадно, чтоб… Ополченцы же не пойдут до самой границы, нет! Нет, конечно, сейчас-то я могу остаться и у капитана. Но, когда все начнется, когда наши войска начнут наконец наступать…

– Я понял вас, Вольдемар, – покивал Денис. – Что же, похвальное желание.

– И вот еще что… – трепетнули белесые ресницы. – Откроюсь только вам, Денис Васильевич! Comme un poète – poète. Как поэт – поэту! Я, может быть, соберусь написать оду обо всей этой войне… Вы можете смеяться, но, право, это было бы славно. И, быть может, вы, как человек в этом деле многоопытный, кое в чем направили бы меня… Не осмелюсь просить, но все же…

Уговорил и этот! Что ж, истинный поэт, верно, и впрямь должен пройти всю войну, прочувствовать все лично: и горечь поражений, и сладость побед.

Получив согласие командира, Северский не рассыпался в благодарностях. Просто крепко пожал Давыдову руку да отправился спать.