Размышления о богослужении

Надеюсь, что когда-нибудь история этих отношений станет достоянием общества. И станет свидетельством взаимного стремления к восстановлению единства на самом высоком уровне, и именно в ту пору, когда официальные отношения между двумя Церквями особенно ухудшились. Пока же нам остается довольствоваться немногими отголосками того, о чем поведал отец Георгий некоторым друзьям.

Это были годы наибольшей напряженности между Московским Патриархатом и Римом: греко-католики на Украине, возрождение и расширение католического присутствия на территории России… На этом фоне дружба между рядовым православным священником и главой Католической Церкви выглядела очень подозрительной и ее следовало держать в секрете. Но, вернувшись из Рима после первого обеда у своего нового друга, отец Георгий пишет Патриарху Алексию. Патриарх ему не отвечает. Но не запрещает ему посещать высокого друга и не предпринимает никаких серьезных мер против своего непредсказуемого и неудобного священнослужителя. История Церкви состоит и из внешне незначительных событий. И еще она состоит из одинаково весомых слов и молчания.

Даже эта дружба, несмотря на масштаб друга, не привела отца Георгия к восторженному ослеплению. Помню его рассказ об их дискуссии по поводу папского авторитета, в которой отец Георгий говорил, что «мы, православные, хотели бы видеть в римском архипастыре лишь примат чести». Дискуссия закончилась категоричным утверждением Папы о данной ему высшей власти и заявлением: «Я не какой-нибудь primus inter pares![50]

», – сопровождавшимся ударом по столу уже дрожащего от слабости кулака…

Отец Георгий встречался с понтификом много раз, встречался и в годы, когда уже тяжело больной Папа проходил через страшные испытания. Он присутствовал на последней пасхальной мессе, которую Папа отслужил 27 апреля 2005 года, и был на площади св. Петра в среду Светлой недели, 30 апреля – за три дня до его смерти, когда Иоанн Павел II в последний раз показался народу, ненадолго появившись в окне. Перед ошеломленной толпой и телекамерами всего мира Папа сделал громадное усилие, чтобы заговорить, но так и не смог.

«Le prкtre est un homme а manger» (священник – человек, отданный на съедение), – часто повторял отец Георгий по-французски, цитируя Бернаноса. И было ясно, что с тех пор, как он стал священником, такова была программа его жизни: отдавать себя «на съедение» любому, кто мог в нем нуждаться. Он себя не жалел. Утром – труды на приходе: служение литургии, исповедь. Затем – работа в газете, на радио, в библиотеке. Потом – преподавание или лекции, интервью. По вечерам часто пастырские беседы, молитвенные встречи, другие лекции, курсы катехизации. В редчайшие свободные минуты, бывало, ему приходилось отправляться со Святыми Дарами к больным или разговаривать с людьми, попавшими в трудное положение. Статьи и книги он писал по большей части ночью.

По субботам в детской больнице (крупнейшей в стране) он служил литургию для детей из онкологического отделения или ожидающих пересадки органов. После службы обходил отделения, чтобы принести причастие лежачим: таких причастников могло быть и семьдесят, и восемьдесят. Затем – исповеди, общение с умирающими детьми, беседы с отчаявшимися родителями. За почти пятнадцать лет служения в этой клинике – сначала в сане диакона, а затем священника – рафинированный интеллектуал и специалист по мертвым языкам обнаружил удивительный организаторский талант: с командой мирян он наладил работу по добровольной помощи детям и приему родителей, приезжающих со всей России, а также обширнейший сбор лекарств и денежных средств по всему миру. Последнее позволило провести трудные и дорогостоящие операции, которые буквально спасли жизнь сотням детей. Но главное – этот кабинетный ученый продемонстрировал потрясающую способность быть рядом со страдающими детьми и разделять их боль; отец Георгий готовил сотни детей к встрече с Господом, крестил и исповедовал множество родителей. Смерть каждого ребенка означала для него не только необходимость поддержать родителей: он переживал ее как личную трагедию, которая ставила глубокие вопросы перед его верой. Об этом свидетельствует его статья «Нисхождение во ад» – возможно, прекраснейшие из оставленных им строк.

Всё это было его обычным ритмом жизни. Но добавлялось и многое другое. Помню, как однажды я позвонил ему с вопросом, не посоветует ли он мне православного священника, который мог бы посвятить время заботе о наркоманах. Дальше я стал извиняться, говоря, что мне хорошо известно, насколько он занят, но он прервал меня: «Пойду я. Я еще ничего не делаю для наркоманов!».