Размышления о богослужении

Настоящий человек молитвы, этот лингвист, мастер слова, превосходный проповедник и талантливый оратор очень любил тишину. Этот человек дела, который постоянно и конкретно служил другим и трудился параллельно на разных фронтах, не исключая политического, был на самом деле мистиком, любителем безмолвной сосредоточенности, углубленной сердечной молитвы, созерцания тайны Божьей. Он не упускал ни одной возможности сосредоточиться пред лицом Бога; делая это, он обращался к духовным сокровищам как восточной, так и западной Церкви. Во время дальних поездок, в поезде или в самолете, мог читать Добротолюбие или католический бревиарий; передвигаясь в метро, чередовал сердечную молитву русского Странника с латинским розарием. Он никогда не расставался со Словом Божьим, которое знал в совершенстве и продолжал изучать. Но Писание и, в частности, Евангелие было, прежде всего, глубоким содержанием его жизни и уже затем, лишь во вторую очередь, предметом изучения. Он постоянно размышлял над ним, перечитывая его каждодневно на знакомых ему языках (иврите, греческом, латинском, церковнославянском, русском, французском, английском, итальянском, немецком) и в самых разных переводах – чтобы уловить все его нюансы.

Глубокий знаток восточного и западного литургического достояния, отец Георгий «проживал» литургию со всей своей искренностью и непосредственностью: она была для него действительно – я бы сказал, почти осязаемо – встречей с Христом Воскресшим. В византийской литургии перед пением Символа веры в алтаре служащий священник обращается к сослужащим со словами «Христос посреди нас!», а они отвечают ему: «И есть, и будет». В храме Космы и Дамиана настоятель отец Александр Борисов и отец Георгий распространили этот обряд на всех верующих. Для отца Георгия возглас «Христос посреди нас!» был не только литургической формулой, но и возвещением реального факта, который он, можно сказать, видел своими глазами и от которого ликовал. Так вся литургия, в согласии с этимологией этого слова, становилась для него общим делом общины, которая встречает возвращающегося Господа.

Великопостное богослужение. Москва, начало 2000-х годов

Приход был для него подлинной общиной. Каждому, кто знал отца Георгия, известно, что у него была феноменальная память: во время литургии он мог читать положенный отрывок из Евангелия на церковнославянском, держа в руках закрытую книгу; цитировал наизусть целые псалмы на латинском (перевод Библии святого Иеронима, Вульгата, обладал для него непререкаемым авторитетом, а самого Иеронима он как хороший переводчик почитал особо). Он помнил по именам сотни и сотни прихожан. И если хоть однажды общался с человеком, ему уже не нужно было просить его напомнить свое имя перед отпущением грехов или перед причастием. Он помнил не только имя, но и духовный путь сотен людей, которые у него исповедовались, проблемы, обсуждавшиеся прежде; так от раза к разу исповедь становилась настоящим духовным странствием, совершаемым вместе.

Да, велики были его любовь к литургии и проповеднический дар, но особое, ни с чем не сравнимое место в его священническом служении занимала, несомненно, деятельность исповедника. Каждое воскресенье, все два часа, пока шла литургия, меж тем как другой священник вел службу, отец Георгий исповедовал одного за другим десятки людей. И для каждого у него был определенный совет, особое слово, приветливый жест. Прихожане храма Космы и Дамиана помнят его, главным образом, таким: он стоит у аналоя, на котором лежат Евангелие и крест; позади – длиннейшая очередь из ожидающих, интеллектуалов и простых людей, взрослых, молодых, пожилых, детей. Так было и тогда, когда он едва держался на ногах и вынужден был опираться на аналой или на человека, которого исповедовал.

Он был в некотором роде старцем нашего времени. Непреклонно строгий к себе, он был необыкновенно милосерден как исповедник. Он повторял, что хуже всего для человека, который начинает посещать храм, когда тот «вычитывает правило утром и вечером, постится, но в вере более всего ориентируется именно на ритуал. Пугается от того, что слегка нарушил пост, но не видит, что грубость, эгоцентризм, обидчивость, злоба и тому подобное много хуже, чем съеденная вчера котлета».

Он с большим уважением относился к ответственности каждого и не только никогда не давал за исповедью категорических предписаний, не навязывал свою точку зрения, но старался сделать так, чтобы человек сам пришел к тому или иному решению. Многим, кто требует точных норм и ясных наставлений, кто спрашивал у него, например, как часто следует участвовать в литургии или в Евхаристии, он отвечал, что участвовать совершенно обязательно… всякий раз, когда чувствуешь в этом потребность. Как он очень часто говорил, мы не должны бороться с грехом; скорее, нам следует возрастать в любви к ближнему. И тогда мы заметим, что нам становится тесно в наших всегдашних пороках и грехах, как подрастающему ребенку – в прошлогодней одежде.