Размышления о богослужении

Кажется невероятным, как он, выросший в профессорской семье, закончивший истфак МГУ по кафедре истории Древнего мира, любивший книги и книжность (и работал-то он после истфака в «Вестнике древней истории»), тонко чувствовавший слово – вдруг до такой степени влюбляется в Слово, что в сорок лет оставляет всё ради священнического пути, требующего прежде всего отнюдь не кабинетных занятий. Наталья Леонидовна Трауберг на вопрос, кем, по ее мнению, в первую очередь был отец Георгий – пастырем или ученым, ответила: «Ученым, безусловно. Но он непременно хотел быть священником». Для нее отец Георгий – прежде всего ученый. И одна знакомая моего сына так откликнулась в Интернете на его кончину: «Умер священник Георгий Чистяков. “Западник”, “церковный либерал” (и политический тоже, но эту сторону его деятельности я не знаю), человек высочайшей образованности, эстет, культуроцентрик…» Но я думаю, что вряд ли ошибусь, если скажу, что для тысяч людей отец Георгий был и благодаря своим книгам и проповедям останется прежде всего пастырем, очень дорогим и близким человеком, дарящим им свою любовь и неустанно зовущим их к Тому, Кто есть Путь, Истина и Жизнь.

Как-то, выступая на презентации книги «Реализм святости», отец Георгий сказал: «Я думаю, что мало-помалу история взглядов уходит в прошлое и начинается история личности, история личного опыта, история степени личной честности». Очевидно, честность перед самим собой в определенный момент жизни привела его к выбору священнического пути.

Книги, проповеди, видеозаписи – к счастью, всё это осталось, многое в наше время можно фиксировать и сохранить. Но вот то, как он служил литургию, можно только вспоминать. «Его» день в храме был пятница (в субботу он служил в храме РДКБ). Обычно он служил один, без дьякона, редко ему сослужил иеромонах Амвросий или кто-нибудь иной из близких ему по духу священников, а алтарником ему обычно помогал Костя Мурашов, глядя на которого, я всегда вспоминаю этот евангельский стих – «вот поистине человек, в котором нет лукавства»[67]. То, что ошеломляло в этой литургии, – это ее невероятная интимность.

Казалось бы – собралось больше сотни человек, текст заранее известен и много раз пережит, весь чин определен. Но отец Георгий служил так, что было впечатление, будто это не собрание в большом храме в центре Москвы, а один человек, ушедший в свою комнату, закрывший за собой дверь и один на один беседующий со своим Отцом о чем-то очень личном.

Некоторые фрагменты службы предстоятель произносил почти шепотом, но всегда было слышно каждое слово, потому что в храме было очень тихо. Так же тихо в том месте литургии, когда во время Великого входа священник просит Господа помянуть в Его Царствии «благотворителей и благоукрасителей святаго храма сего», отец Георгий добавлял в чинопоследование «тех, кому трудно, плохо и больно».

Литургия в Покровской церкви в РДКБ. Москва, 1990-е годы

Он вообще имел эту смелость не ограничивать любовь церковными канонами, идя в этом, впрочем, за Тем, Кто не раз нарушал субботу, ритуал – ради человека. И когда добавлял в чин литургии эти слова – о «тех, кому трудно, плохо и больно». И когда согласился без документов (их не смогли найти) отпеть и служить панихиды по моей однокурснице, в депрессии покончившей с собой. Или однажды на Пасху, когда подошедшая к причастию после, наверное, тысячи человек девушка что-то сказала ему, он медленно и чуть виновато произнес «Сейчас!», прошел в алтарь (это был северный придел), вышел оттуда, торжественный и радостный, держа Чашу со святой водой, которую со словами «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!» возлил на ее голову, – а затем, просиявши, причастил ее.

Потом мы узнали, что эта девушка долго готовилась к Крещению, просила о Крещении именно отца Георгия, но он не смог, не успел крестить ее до Пасхи, – и вот, крестил ее тут же, дабы на Пасху «радость ваша была совершенна»[68], дабы не отпугнуть и не потерять ни одну овечку из стада Христова.