Размышления о профессии

Во время Великой Отечественной войны Василий Михайлович не раз выезжал на фронт в составе бригад Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова для выступлений перед бойцами. Так описывается один из этих концертов:

«…артисты Ленинградского театра имени Кирова выступали перед артиллеристами командира Губина. Многоголосый красноармейский говор стих. В лесу наступает тишина. Лишь редкие залпы орудий да трескотня пулеметов напоминают о происходящем невдалеке бое… Восторженно встретили воины заслуженного артиста республики Василия Михайловича Луканина с его репертуаром… Артиллеристы горячо поблагодарили работников искусств, принесших на фронт приятный отдых. Воины заявили гостям, что за заботу трудящихся тыла они ответят новыми победами на фронте»[42].

Наш учитель никогда не позволял себе находиться в плохом настроении. Сколько я его знал, он был удивительно оптимистичным, излучающим и делающим добро, верящим в доброе в людях, в будущее. Конечно, поводы для плохого настроения у него были — он болел, особенно много в последние годы, но никогда этого не показывал. Вспоминаю такой случай. Я находился в классе, пел другой студент. Луканин слушал, сидя в кресле. Вдруг посреди арии он подошел к окну и стал вроде бы смотреть на улицу. Я подошел к другому окну, заинтересовавшись, что там происходит, и вдруг, взглянув в сторону Василия Михайловича, увидел, что он не в окно смотрит, а незаметно кладет под язык таблетку валидола.

У Луканина класс всегда был переполнен, многие стремились попасть к нему, видя успешные результаты его занятий. Наш профессор, хотя и был человеком добрым, некоторые вещи — лень, зазнайство, хамство, пьянство — не прощал, равно как не прощал несерьезного отношения к занятиям, и бывали случаи, что он расставался с каким-нибудь своим учеником. Он никогда не говорил о нем плохо, здоровался, беседовал, спрашивал, как идут дела теперь, но продолжать занятия со студентом, который «подмочил» свою репутацию в его глазах, Василий Михайлович не считал возможным.

К моменту окончания консерватории у меня за плечами было уже два года работы в Малом оперном театре и конкурс имени Глинки. Но Василий Михайлович продолжал меня контролировать — я раз-два в месяц заходил к нему в класс, он занимался со мной, поправлял что-то, делал замечания и возвращал меня на тот путь, по которому я должен был идти вперед и от которого, будучи еще неопытным певцом, волей-неволей иногда отклонялся.

Во время моей подготовки в 1967 году к конкурсу молодых оперных певцов в Софии Василий Михайлович уделял мне много внимания, прошел со мной партию Кончака, которую я должен был исполнить на отборочных прослушиваниях в Кировском театре. Он объяснил мне, как там поставлена эта сцена, и я успешно прошел отбор и выступил на конкурсе, получив вторую премию и серебряную медаль, очень обрадовав Василия Михайловича, который верил в мое будущее.

До конкурса в Софии, где я добился очевидного успеха, после чего перешел в Кировский театр и получил широкий простор для освоения нового, серьезного басового репертуара, в мое будущее верили только три человека: Мария Михайловна Матвеева, которая всегда говорила мне: «Ты будешь большим певцом, таким, как Борис Романович Гмыря» (она очень почитала Гмырю, переписывалась с ним и считала его лучшим из современных басов), Василий Михайлович и я сам. Когда в 1962 году праздновалось столетие Ленинградской консерватории, я попросил моего учителя оставить автограф на книге, посвященной юбилею, и Василий Михайлович написал: «Желаю дорогому Жене Нестеренко успехов в искусстве. Твердо верю в это». Такая надпись и то, как он ко мне относился, вселяли в меня уверенность в своих силах. Позже, когда многие проблемы были уже решены, когда я многому научился и многого добился, казалось, что так и должно было быть. Но в то время, когда я только нащупывал свой путь, так важна была поддержка и вера этих людей, которым я безгранично верил и которых всегда очень любил.