Разночинец (СИ)

Юг тоже отпадал, там имелись свои «иваны» – вернее, всего один, хитрый китаец Ляо Фынь, который сейчас прятался как раз в зааргуньских степях у своих разлюбезных хунхузов. Но вряд ли он простит меня за то, что я вмешался в его коварные планы и заодно ограбил на весьма солидное количество золотого песка. При нашей последней встрече он пообещал снять с меня шкуру и натереть солью с перцем, а я был тем, кто охотно верит людям, которые обещают меня убить. Особенно если у них такая же гнусная рожа, какой обладал Ляо Фынь.

«Эй, баргузин, пошевеливай вал».

Строки песни путались в голове с невеселыми мыслями о том решении, которое я в итоге принял. На север я идти не решился. Уже подступал сентябрь, по ночам случались настоящие заморозки, и зимовать в Якутске было попросту глупо. К тому же этот Якутск был натуральным тупиком – насколько я помнил, оттуда можно было добраться пешком в Охотск, но поход по той тропе в это время был отдельным и очень дорогим мероприятием.

В общем, после этих тягостных размышлений мы отдали наших коней казачкам из Олочинской, и этот дар нам зачли за билет на длинную, метров в шестьдесят, деревянную баржу. Деньги в этом бартере не участвовали; насколько я понял, нас с Ефимом оценили в несколько мешков провизии и куб нарубленных дров. Но никаких претензий хмурый капитан буксира нам не высказывал.

«В дебрях не тронул прожорливый зверь».

Три дня нашего плавания прошли достаточно спокойно, но меня терзало одно обстоятельство, из-за которого я периодически просыпался в холодном поту. Дело в том, что буквально в последний момент в Олочинскую прискакал человек в длинной черной шинели – Ефим сразу определил его как офицера-посыльного: «Насмотрелся в Иркутске, там таковых много». Этот посыльный несколько раз махнул капитану нашего буксира, и тот безропотно стравил пар. На борт, правда, офицер поднялся не сразу, сначала он недолго пообщался со станичной старшиной, но те, видимо, по привычке включили дурку, так что вскоре офицер от них отстал и стал пассажиром почти первого класса. Плыть с «лапотниками» на барже он не захотел.

Потом этот офицер на каждой остановке выходил на берег и беседовал с местными старшинами, показывал им какие-то бумаги, но каждый этот разговор, похоже, заканчивался ничем. Сдался он как раз на третий день – пропустил очередную остановку, даже посмотреть на эту станицу не вышел. Впрочем, я его понимал. Дело было ранним утром, нас и встречал-то один-единственный сторож, а искать впотьмах атамана было суетно.

Зато, воспользовавшись отсутствием присмотра, на баржу перебрался капитан, который до этого ни разу так не делал. Пассажиров было много, лежали и сидели мы бок о бок, но он быстро продрался сквозь толпу – никто и слова не сказал против, – подошел прямо ко мне, наклонился к уху... И я понял, что мои опасения были не напрасны.

– Przyszedl po twoja dusze, towarzyszu, – прошептал капитан. – Musisz biec. Teraz!

Польский язык я узнал сразу. Я на нем не говорил – кроме самых обыденных слов вроде «дупы», «курвы», «бобра», всепогодного «пшепрашама» и, конечно, «спасибо», которые я выговаривал без запинки, чем очень гордился. Но знать и понимать – разные вещи. Впрочем, «твою душу» я разобрал, слово «бечь» и переводить не надо, да и «тераз» – то есть сейчас – я угадал по смыслу.

– Dziekuje towarzyszu, – также тихо ответил я, запнулся – и понял, что не удержусь, поэтому ткнул себя в грудь: – Называм ще Гжегож Бженчишчикевич.

Прокатило.

Он сказал какое-то имя, которое я разобрал уже плохо, не Яцек, но что-то близкое. Но общаться с ним не входило в мои планы, надо было, похоже, «biec» со всей возможной скоростью. Я пихнул Ефима, который подремывал, привалившись к борту, и с чистой совестью перешел на русский: – Фимка, мы уходим, бери вещи, – и снова поляку: – Из этой станицы дорога есть?

Он слегка подвис, услышав, как он полагал, от собрата по ссылке обращенную к нему русскую речь, но потом кинул взгляд на Ефима, понял – и решительно кивнул.

– Так есть, дорога к Шилке, инородцы там... эээ... ходить. Уходите скорее, офицер быстро проснутся, – он чуть помолчал. – В станице не остаться. Вас в розыске.

Несмотря на солидный возраст, по-русски он говорил с заметным акцентом и не совсем правильно, словно его сослали не в 1863-м, а года полтора назад. Возможно, так и было – поляки мутили воду на постоянной основе.

– Dziekuje, – повторился я, но капитан уже уходил от нас в сторону своего буксира.

– Что это, Семен Семенович?

Я поморщился. Шепот Ефима было слышно, наверное, даже в Маньчжурии.

– Тот офицер на буксире везет розыскные листы на нас, и мы ещё на свободе лишь потому, что казакам в Олочинской было лень вникать в это дело, а капитан «Графа Путятина» принял нас за своих собратьев-поляков, бежавших с каторги. Так что пароход поедет дальше, а мы с тобой отправимся в сторону Шилки, – я подумал и добавил: – Это тоже река, если что.

– Да знаю я...

Я жестом показал, чтобы он замолчал, и прошептал:

– Всё, потом поговорим. Забирай вещи и пошли.