Разомкнутый круг

– Палаши вон! К бою! – услышал он голос Орлова. – За ними, на Васильевский остров! – подъехав к Рубанову, произнес тот, и полк двинулся к мосту.

Но там оказалось так скользко, что лошади падали на каждом шагу. Некоторые слезали и пробовали вести их в поводу, но безуспешно – увлекаемые лошадьми, валились сами, – и не успели дойти до противоположного конца моста, как от заговорщиков на Неве и след простыл.

«Слава Богу!» – порадовался Рубанов. – Полк не обагрил русской кровью свои палаши!..»

Орлов остановил конногвардейцев и повернул назад, построив полк на площади лицом к Сенату.

54

К вечеру мимо конногвардейцев стали проводить на гауптвахту Зимнего дворца пойманных заговорщиков. Первым был схвачен штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка Щепин-Ростовский, который нанес тяжелые раны саблей пытавшимся воспрепятствовать выходу полка на Сенатскую площадь командиру 1-й гвардейской пехотной бригады Шеншину и командиру Московского полка генерал-майору Фредериксу.

Подозревали, что он главное лицо бунта, но с первых его слов удостоверились, что тот являлся, как и солдаты, слепым орудием других, завлеченных убеждением верности Константину.

Николай Павлович поручил снимать допросы и записывать показания подозреваемых в мятеже генерал-адъютанту графу Толю.

В тот же вечер он пишет брату Константину в Варшаву: «Я стал императором, но какой ценой, Боже мой! Ценой крови моих подданных».

Следом за первым арестованным к царю привели Бестужева, офицера Московского полка. От него узнали, что князь Трубецкой был назначен предводителем мятежа.

«По первому показанию насчет Трубецкого, – пишет в своих воспоминаниях Николай, – я послал флигель-адъютанта полковника гвардейского главного штаба Андрея Михайловича Голицына взять его. Он жил у отца жены своей, урожденной графини Лаваль.

Князь Голицын не нашел его: он с утра не возвращался, и полагали, что должен быть у княгини Белосельской, тетки его жены.

Князь Голицын имел приказание забрать все его бумаги, но таких не нашел, однако, в одном из ящиков, нашлась черновая бумага на оторванном листе: это была программа на весь ход действий мятежников на 14-е число с означением лиц участвующих и разделением обязанностей каждого. Князь Голицын скоро воротился от княгини Белосельской с донесением, что там Трубецкого не застал и что он переехал в дом австрийского посла графа Лебцельтерна, женатого на другой же сестре графини Лаваль.

Позже Трубецкой был выдан князю Голицыну и им ко мне доставлен. Кажется мне, тогда же арестован и привезен ко мне Рылеев. В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся ночь».

Настало утро следующего дня. Солнце ярко освещало войска, было около десяти или более градусов мороза. Долее держать их под ружьем не было нужды.

Надев преображенский мундир, император объехал и поблагодарил солдат и офицеров. Когда возвращался обратно, мимо него провезли в санях Евгения Оболенского.

Не успел Николай прибыть во дворец, как ему доложили, что явился сам Александр Бестужев, прозванный Марлинским.

Император вышел в залу и велел позвать его. Тот приблизился, отстегивая саблю и протягивая ее государю, произнес:

– Преступный Александр Бестужев приносит вашему величеству свою повинную голову.

На следующий день конногвардейцам пошли награды.

Нижним чинам было повышено жалованье.

– Хошь на рубь в треть – и то давай сюды! – радовались кавалеристы.

Двести кирасиров «беспорочной службы и хорошего поведения» стали получать вместо семи почти двадцать в треть, что являлось приличным доходом.

Унтера – вместо двадцатника – двадцать шесть с полтиной.

То-то у Тимохина было радости.

Вахмистры же вместо тридцати одного рубля стали получать сороковник.

Тем более не обидели и офицеров.

Двух полковников император назначил флигель-адъютантами. Все командиры эскадронов получили ордена.

Лишь один Рубанов не получил ничего… и перед Новым годом был арестован. Приехавший за ним пехотный капитан ужасно стеснялся; извинялся, пожалуй, почаще подвыпившего гусарского полковника, мир праху его, и с жалостью глядел на жену и сына опального конногвардейца.

На улице их ожидала зарешеченная карета и сопровождение из четырех кавалеристов, то и дело покрикивающих на лошадей и нервно поправлявших седла, подтягивающих подпруги и застегивающих мундштуки.

«Волнуются. Не привыкли полковников арестовывать», – с горечью подумал Максим, обнимая жену и сына.

А в доме напротив кто-то играл на рояле сонату Бетховена.

Мари, стянув на груди платок и дрожа, глядела на мужа, на то, как он садился в арестантскую карету, и не могла понять, что случалось… За что?..

Прежде чем дверца закрылась, Максим что-то крикнул ей и помахал рукой. Но она ничего не слышала и не воспринимала, кроме оглушительных аккордов бетховенской сонаты, гремевшей из соседнего окна, а может, у нее в голове…

Рубанов думал, что его повезут в Петропавловскую крепость, но карета остановилась у Главного штаба. Опрометью выбежавший дежурный поручик отдал честь вылезшему из кареты полковнику и с уважением произнес:

– Извольте следовать за мной на гауптвахту, ваше превосходительство.