Разомкнутый круг

«Черт-дьявол! На своих! – пронеслось в голове. – Неужто станем рубить?» – Рука с зажатым в ней палашом чуть подрагивала.

Он видел, как некоторые кирасиры по пути мстительно перетягивали плашмя палашами особо надоевших мастеровых и мужиков, которые с криком разбегались из-под конских копыт.

Со стороны заговорщиков раздался залп, но картечь пролетела над головами нападавших.

«Тоже своих не хотят гробить!» – отметил Максим и дал себе слово не рубить солдат.

Перепуганные лошади ржали, шарахались от выстрелов, вставали на дыбы, сбрасывая седоков, а то и сами скользили по льду неподкованными копытами и падали.

Строй потерял равнение, и, когда передняя шеренга оказалась перед московцами, раздался сигнал отбоя и команда Орлова:

– Стой! Кругом марш!

Рубанов с облегчением продублировал приказ, подумав, что старых солдат, прошедших с ним войну, осталось совсем немного.

«Вот смеху было бы, ежели бы мы перед французами так», – без злости разглядывал ухмыляющиеся рожи московцев и, отступая, слышал их свист, гогот и обидные крики, как, де, погано на морозе в мокрых рейтузах разъезжать…

«Радуйтесь, что кони на летних подковах ходят, не перекованных на шипы». – Объехал лежащую на земле раненую лошадь и кирасира, распускающего подпругу.

«Чего это он? Видно, седло с вальтрапом вытащить хочет… Вахмистра боится».

– Палаши в ножны! – когда строй остановился, скомандовал Рубанов. – Стоять вольно! Вахмистры. Распорядитесь убрать раненых лошадей, – велел он, слыша нервные голоса кирасиров:

– Чуть башку не разнесли…

– А у меня пуля каску пробила.

– А меня кто-то кирпичом звезданул, только кираса и спасла…

Оболенский наконец увидел лоточника и приобрел у малого две бутылки водки. У забора исаакиевской стройки распили одну бутылку.

– Как во времена корнетской юности, – сморщился Нарышкин, ухватив за плечо пробегавшего мимо них лоточника. – С чем у тебя пироги, милейший?

Приободрившись и чуть согревшись, они снова подошли к каре Московского полка и оказались свидетелями неудачной атаки конногвардейцев.

– Не тот полк стал, не тот! – сделали они вывод, слушая крики московцев и подначки из толпы.

– Ура-а-а! Конституция-а-а! – надрывался рядом с ними мастеровой, размахивая шапкой.

Улыбнувшись, Нарышкин поинтересовался у горлопана:

– Просвети нас неразумных, мил-человек…кто такая, эта самая конституция?

– Как хто? – удивился мастеровой глупости господ. – Жа-а-на Константина! – Снова заорал и замахал шапкой.

– Понятно, господин полковник? – поглядел на Оболенского Серж.

– Дык усе мине ясно… А республика – жа-а-на Робеспьера! – ответил тот.

– Князь! По-моему, ваш братец среди мятежников мелькнул.

– Да полно вам!

– Точно! Он…

На этот раз и Григорий увидел своего кузена.

– Черт-дьявол, как говорит Рубанов, пойдемте узнаем, что он там делает…

Рявкнув на толпящихся мастеровых и весьма ярко проявив свойственный русскому человеку способ «своеобразно выражаться», друзья подошли к каре московцев и, снова воспользовавшись известным уже способом, проникли в их центр, где и наткнулись на Евгения Оболенского.

Шел третий час пополудни. Пасмурный денек вытекал сквозь пальцы.

В рядах Московского полка раздались крики, и солдаты ощетинились штыками.

– Надо посмотреть… – друзья, расталкивая солдат, прошли вперед и увидели мчавшуюся на московцев лаву конногвардейцев.

– Да ведь это наши! Их же вмиг сомнут, – пожалел солдат князь.

– Давайте, господин полковник, встанем перед каре… Увидев своих бывших начальников, конногвардейцы не станут рубить несчастных.

Рубанов летел впереди дивизиона и уныло махал палашом, когда, вдруг заметил своих друзей, стоявших перед каре восставших.

«Ничего не понимаю! Как они там оказались?..»

Эскадроны быстро приближались к мятежникам.

«Стоят улыбаются и руки в карманах! – любовался он ими. – Словно прогуляться вышли». – Натянул поводья и стал переходить на медленную рысь.

Его эскадроны тоже потеряли скорость, и кирасиры сдерживали коней – негоже вырываться вперед командира.

Однако несколько самых горячих все же въехали в каре Московского полка, но рубить солдат не решились. Те, от души матерясь, вытолкали их из своих дружных рядов.

– Господа! Что вы тут делаете?

– Вас ждем, сударь. Мы же договаривались здесь встретиться, – улыбался Оболенский.

– Рубанов! В чем дело? Почему остановили атаку? – подлетел к ним командир полка. – И эти здесь… – Не слишком любезно кивнул полковникам. – Понятно… Забирайте их и отходим.

Взяв с товарищей честное слово, что они впредь никуда не ввяжутся, Рубанов, кинув палаш в ножны, сидел на коне перед своим дивизионом и рассуждал о том, что император, ежели узнает, не простит ни ему, ни Нарышкину с Оболенским срыва атаки.

И тут же вздрогнул от выстрела пушки. Следом раздался другой.

«Отвык! Отвык, господин полковник, от боевых действий!» – Проследил, как с крыши Сената сорвалось несколько тел, пораженных картечью.

Следующие выстрелы были уже прицельные, а не над головами. Масса людей бросилась к Английской набережной, прорвав цепь ограждения из конно-пионерного эскадрона. На колокольнях пробило три часа…