Разорванное небо

Но на самом деле A-10 – двадцать тонн совершенства. Квинтэссенция брутальной жестокости и разрушительной мощи, штурмовик создавался для борьбы с тяжелыми танками на поле брани сверхдержав. Мы же громим жалкие лачуги, деревянные посудины, да беззащитные автомобили. Избиение младенцев. Нет, принуждение к миру. Бремя белого человека.

От самолета исходит аромат нагретого металла и авиационного керосина с примесью горячего масла. Из вращающегося блока стволов тянет кисловатым запахом пороха и смерти.

Я обхожу самолет, осматривая рули, элероны и стойки шасси. Особое внимание – на контровочную проволоку «Эвенджера», у меня нет никакого желания, чтобы пушку заклинило в самый неподходящий момент.

Послеобеденное солнце жарит вовсю, и мне хочется закрыть фонарь. Повинуясь вбитым в голову рефлексам, руки щелкают тумблерами и переключателями. Тишину режет вой вспомогательной силовой установки, оживают дисплеи, орет предупреждающий сигнал, и разноцветная россыпь ламп указывает на то, что машина не до конца пробудилась от недолгого сна.

С мелодичным пением раскручиваются гироскопы, беззвучно отшкаливаются пилотажные приборы, клацая, исчезают бленкеры. Зеленые буквы и цифры вспыхивают у меня перед моими глазами.

На согласование инерциальной навигационной системы и прогрев прицельного контейнера нужно время, и три минуты в жаркой кабине кажутся мне вечностью. Интересная штука – человеческое восприятие. Когда играешь в увлекательную игру, часы пролетают незаметно, словно скоростной локомотив бешено проматывает ленту жизни. Но во время ожидания какой-нибудь ерунды секунды тянутся целую вечность. Что уж там говорить об очереди к зубному врачу…

Сигнализаторы гаснут один за другим, я толкаю ручку тяги вперед, и вентилятор левого двигателя гудит и завывает, жадно втягивая воздух. Есть запуск! Второй «Дженерал Электрик» стартует так же легко, насосы разгоняют по телу самолета благородную кровь: стрелки манометров гидросистемы ползут в центр шкалы. Я запрашиваю разрешение на взлет. В голове почему-то крутится веселая песенка.

Тум-тум-тум-тум, тяжелый штурмовик мчится по полосе, ощутимо подпрыгивая на стыках бетонных плит. Скорость растет, я беру ручку управления чуть на себя – крылья, едва слышно шурша, скользят по воздуху. Кран уборки шасси вверх. Закрылки убраны. Чуть прижав машину к земле, я разворачиваюсь в сторону невидимой пока столицы. До нее немногим более сотни миль – всего полчаса полета.

Снова подо мной мелькают залитые солнцем зеленые рощицы, и желтые квадраты засеянных какими-то злаками полей. Вентиляторы двигателей жужжат на полных оборотах. Груженая бомбами машина презрительно продирается сквозь воздух, едва заметно подрагивает, попадая в восходящие потоки нагретого воздуха.

Однажды мне довелось полетать на двухместном планере – хрупкой конструкции с длинными и узкими, словно линейки, крылышками. Тогда я самонадеянно решил покрасоваться перед хрупкой девушкой-инструктором, и едва горизонт выровнялся, услышал в наушниках недовольный голос:

– Куда так резво крутишь? Минус тысяча футов. Это не твоя громила в двадцать тонн!

Планеристка уверенно направила аппарат к горячим скалам, где тонкие крылья нашли надежную опору, и мы парили и парили в полной тишине, пока заходящее за дальние горы солнце не перестало отдавать земле живительное тепло. Именно тогда я понял, что танцы в небе и парусники – не мое.

Через месяц мы поженились. А потом с моей супругой что-то случилось. Наверное, она стала много внимания уделять телевизору и слушать своего отца. Но я помню, как ярко сияло солнце, как звезды улыбались нам с высоты. Помню ее веселый смех. Это было так давно…»

Наконец, я перевернул последнюю страницу. Мои глаза слипались. Я осторожно лег на постель и на этот раз уснул почти мгновенно…

Меня разбудила Мэри:

– Который час?

– Полдень. Вот это мы хороши дрыхнуть. Пойду, раздобуду чего-нибудь съестного, – я распахнул дверь и выскочил в коридор.

Откуда-то доносился чей-то возбужденный разговор. В переговорной о чем-то ожесточенно спорили Камил, Фернандо и Мартинес. Фернандо отчаянно жестикулировал, черные от машинного масла руки выписывали немыслимые кренделя.

Мартинес виновато потупил глаза, иногда отрицательно мотая головой. Камил, заложив руки за спину, едва не рычал, яростно сверкая глазами. Режиссер Фикс равнодушно прикрыл глаза, сидя за столом.

Едва я вошел, все умолкли. В переговорной воцарилась гробовая тишина. Камил посмотрел на меня исподлобья:

– Морская прогулка отменяется. Яхта утонула.

– Как… утонула? – новость потрясла меня до глубины души.

Камил, не сдерживаясь, рявкнул:

– А вот так! Фернандо приехал в порт – у пирса только мачты торчат! Придется вам добираться по суше. Мартинес отвезет вас в город к югу отсюда. Там вы явитесь в комендатуру…

– Куда, простите? – съехидничал я.