Разорванный круг

- У каждого человека страсть должна к чему-то быть, - говорит он размеренно, словно диктует для записи. - Человек без страсти похож на печь без огня - и сама холодная, и других не греет. В такой печи всегда какая-нибудь нечисть заводится, вроде тараканов. А тот, кто сам горит, он и других зажигает. Только люди, одержимые какой-нибудь полезной, созидательной страстью, движут человечество вперед. И след после себя оставляют.

Нехитрая философия у Кристича, но Апушкин сердито посапывает, думает: "А какая страсть у меня есть? Никакой. Выполняю свою работу честно, но без сожаления променял бы на другую, чтобы поближе к людям быть. А след на земле? Разве что глянец навожу на асфальте".

- Значит, по-твоему, я не человек, - набрасывается он на Кристича. - Ни страстей у меня, ни следов от меня.

- Ну и чудак ты! - искренне возмущается Кристич. - А скажи, пожалуйста, когда ты танк в бой вел, что тобой владело? Не страсть ли очистить нашу землю от фашистов? Ты это делал? Делал. Вот и след твой на нашей грешной планете. И какой след! А ты говоришь...

- Значит, был человек, а теперь не стало человека... - силится разобраться Апушкин, примеряя себя к эталону Кристича.

- Вот привязался, как банный лист. А разве сейчас от твоей работы мало пользы? Выполняешь ее добросовестно, даешь шинникам на вооружение точные данные: какие шины делать, какие нет, как скорее обуть наш автотранспорт. Ты - разведчик.

- А-а! - успокаивается наконец Апушкин. - Значит, страсть к работе тоже на твоих весах что-то весит?

- Как же иначе, друг мой ситцевый!

Справа от дороги открылось небольшое озеро. Деревья, окружившие его, подступили к воде так близко, что, казалось, будто растут они прямо из воды.

- Постоять бы тут... - мечтательно предлагает Саша.

- График не вышел, - холодно отзывается Апушкин. Он мстит спутнику его же оружием, хотя самому очень хочется поваляться на берегу, погреться на солнце. - Сам говорил - график. - И неожиданно переходит в наступление: - А скажи, пожалуйста, какая у тебя есть страсть? Чтобы помогала человечеству идти вперед.

Вопрос озадачивает Кристича. В нем чувствуется его собственный оборот и явная издевка над выспренней фразой. Он отвечает не сразу, подыскивает самые точные, самые убедительные слова.

- К техническим исследованиям, - говорит он.

- Знаем мы таких исследователей...

На эту тему Апушкин и разговаривать не хочет. Он слышал в своем институте нелестные слова о рабочих-исследователях, видел образцы созданной ими резины, словно изъеденные крысами, и вполне разделяет предубеждение своего начальства. Даже зол на исследователей - на такой резине его заставили ездить. Черт знает, чем еще это путешествие кончится. Не пришлось бы лежать где-нибудь под откосом с задранными вверх колесами. Тоже мне исследователи. Люди вон по пятнадцать лет учатся, да еще в аспирантуре торчат, уже облысеют и обеззубеют - и то резина у них не получается, а тут такие, как Кристич, зеленые, и такие, как он, Апушкин.

О себе он не очень высокого мнения. Солдатом был, солдатом и остался. Пусть даже младший лейтенант, шофер. Но кругозор - никуда. От обочины до обочины. И расширять его поздно уже - как-никак под сорок пять подбирается. Возраст.

А Кристич нет-нет - и снова вернется к своему общественному институту. Апушкину смешно. Каждый раз, когда Саша произносит слова: "Общественный научно-исследовательский институт", в его воображении встает величественное здание института резины и каучука с кабинетами и лабораториями. И нелепо посадить на место Чалышевой Кристича, а на место представительного, спокойного, авторитетного Хлебникова - суетливого, горластого Целина.

Апушкин так и представляет себе: прозвенел звонок, штатные исследователи расходятся по домам, а на их место заступают чумазые работяги, пришедшие из цеха, и начинают колдовать с колбами и динамометрами. Какой толк получится с этого колдовства? Умора, да и только. Общественники, по его мнению, могут еще быть контролерами на транспорте, и то с грехом пополам. Нацепят такому деятелю повязку "Общественный контролер ГАИ" - и начинает он орудовать. За каждую мелочь цепляется, лишь бы права отобрать, а крупные нарушения пропускает. Никогда не предугадаешь, куда у них мозги повернутся. Штатные им уже изучены. Они делятся на три категории. Крикуны. - те поорут, поорут - и отпустят; тихари - вежливые, обходительные, он тебе и откозырнет и на "вы" назовет, но без дырки в талоне от него не уйдешь. А "попы" проповеди читают этак минут на двадцать. Зудит и зудит, будто тупым сверлом тебе черепушку сверлят.