Разрубленное небо

Нет, действительно хорошо быть умным, и Артем таковым, по всей видимости, был, потому как предвидел нечто подобное. Еще в Ицудо, еще до отъезда в столицу, прикидывая, что и как может быть, он предвидел и подобный вариант. А раз предвидел, то и подготовился.

Изрыгать огонь в присутствии августейшей особы он посчитал пошлостью, не ярмарка, чай. Можно было подготовить какой-нибудь примитивный технический трюк, однако техника есть техника, всецело на нее полагаться нельзя, во всяком случае, Артем всегда испытывал инстинктивное недоверие к технике, даже к самой развитой. Вероятно, отчасти поэтому и пошел не в иллюзионисты, а в воздушные гимнасты, где человек зависит только от самого себя. Ну а тот же гелиограф мог заинтересовать сиккэна или военачальников, но императора — вряд ли. Сугубо придворному человеку трудно было бы оценить все выгоды, что сулит подобное изобретение…

Артем выбрал для показного чудотворства другую… штуку. О штуке этой он вспомнил задолго до приглашения в столицу. Сперва он хотел было пустить ее в ярмарочную продажу, но потом передумал. Штука все же была достойна другой судьбы, нежели просто стать одним из предметов ярмарочной торговли. Ведь штука была не просто штукой, а тем, что сами японцы еще не изобрели, но изобретут чуть позже, и это станет одним из их национальных достояний, чем они станут гордиться перед другими народами вместе с карате, анимэ и мечом-катана.

— Мой император, — сказал Артем. — Я явлю чудо. Даже несколько чудес. Почему бы и нет? Только вели принести несколько листов бумаги, мой император.

Пока император распоряжался, пока самурай Каширо неспешно и важно направлялся к двери, ведущей в галерею, что, в свою очередь, вела к личным покоям императора, пока ждали его возвращения, Артем сидел все в той же, малость поднадоевшей ему позе — глядя в циновки. Ну да, циновки в главном зале Дайдайри и, возможно, во всей островной империи замечательные, из лучшей соломы, на вид свежие, будто только что постелили. Но все равно — сколько ж можно на них пялиться! Сегодня ночью, полагал Артем, ему будут сниться только циновки.

Вернулся Каширо с листами бумаги. Испросив императорского соизволения — куда ж без него! — и получив в ответ кивок, отдал листы Артему.

— Посмотри, мой император, на мои руки, — Артем беззастенчиво пользовался фразеологией эстрадных фокусников. — Ты видишь в них простой лист бумаги. Сейчас на твоих глазах этот лист превратится в журавля…

За разговорчиками он перегибал бумагу, складывал ее по изгибам, в нужных местах надрывал. Ну, вот и готово…

— Возьми, Сын Неба! — Артем вытянул перед собой руки, в которых держал поделку из бумаги.

Разумеется, император не скатился с возвышения, чтобы подбежать к Артему. Было кому забрать из рук Белого Дракона бумажное чудо и принести его правителю. Тот самый Каширо и забрал. Видимо, в этой церемониальной расстановке шестерить полагалось именно ему.

— Одной рукой держи птицу под брюхом, мой император, — инструктировал монарха Артем, — другой рукой потяни за хвост…

До Артема донесся заливистый императорский смех. Уже не боясь нарушить церемониал, бывший цирковой гимнаст поднял голову и взглянул на монарха. Император тянул бумажную птицу за хвост, и птица взмахивала крыльями, как, собственно, птице и полагалось согласно ее конструктивным особенностям. Монарх был счастлив, как дитя. Впрочем, дитем он и был — и по возрасту недалеко ушел, и по… заматерелости, так сказать, духа и тела. Да и где ему было заматереть при парниковой дворцовой жизни. Это раньше — о чем вздыхали старые самураи — императорские дети мужеского полу отдавались на воспитание в самурайские дома, где их с рассвета до заката гоняли наряду с остальными воспитанниками более низкого звания. Но те времена давно прошли, ныне же император почти не покидает пределы императорского городка не то что в детском возрасте, но и в возрасте более зрелом. А искусственный мир Дайдайри явно не способствует ускоренному взрослению.

Император продолжал разглядывать бумажную птицу, все никак не мог нарадоваться ей, а Артем сложил уже второй поделку. Самолетик. То есть это Артем знал, что сие бумажное изделие зовется «самолетик», здешним людям придется презентовать его как еще одну птицу.

— Мой император, взгляни еще на одно чудо! — Артем поднялся на ноги. С пола самолетик запускать было неудобно. — Я превратил лист бумаги в птицу, которая умеет летать!

Наверняка самовольным вставанием Артем грубо нарушал церемониал, но о церемониальных тонкостях, похоже, никто сейчас вспоминать не собирался.

Добившись монаршьего внимания, Артем запустил самолетик. Как он помнил из своего детства, бывают запуски удачные и неудачные. Бывает, что самолетик сразу срывается в пике и врезается бумажным носом в землю. На сей раз получилось удачно. Самолетик долго планировал по кругу над циновками под всеобщее молчание и зачарованные взгляды.