Разрубленное небо

То, что для любого ребенка века двадцать первого есть скучная обыденность, для императора Японии тринадцатого века было сродни чуду. Философски подходя к вопросу, все на свете когда-то было чудом…

Глаза молодого микадо счастливо блестели. Потомок богини Аматэрасу и сам не заметил, как вскочил на ноги, чтобы лучше видеть полет бумажной птицы, хотя это тоже, наверное, не вполне согласовывалось с церемониальным уложением. «Ну, вот и угодил его благородию», — Артем сейчас испытывал те же ощущения, какие испытывают все работяги от хорошо сделанной работы.

— Другие листы, когда мне их принесут, — сказал Артем, — я превращу в корабль, который ты сможешь опустить на воду, и он будет держаться на ней до тех пор, пока не размокнет бумага. Превращу в лягушку, что будет прыгать по татами, когда ты будешь надавливать на нее пальцем. Превращу в сосуд, из которого можно пить. В незнакомого тебе, мой император, зверя-бегемота, обитающего в тех землях, откуда я родом. Будет и еще несколько превращений. А главное, мой император, я могу научить тебя или того, на кого ты укажешь, этому искусству. Искусство превращения простой бумаги в разные предметы, бумажных птиц и зверей у меня на родине зовется оригами, мой император.

— Оригами! — воскликнул император. — Да, ты должен будешь научить меня, Ямомото-Белый Дракон, искусству оригами!

«А может, теперь землю попросить? — вдруг пришло в голову Артему. — Момент-то подходящий. Тонко намекнуть, что, мол, я тебе секреты оригами, а ты мне землю в безраздельное пользование и с правом передачи в наследство».

Трудно сказать, что из этого получилось бы. И дело тут не в желании императора. Сдается, что от его желания мало что зависит, если дело касается вещей серьезных, к которым земельные вопросы безусловно относятся. Конечно, микадо словечко замолвить может, но окончательное решение принимает сиккэн.

— Оригами! Ты слышал, Ясутоки-сан? — продолжал радоваться император, рассматривая самолетик и с благоговением касаясь его крыльев. — Ты должен начать учить меня немедленно, Ямомото-сан!

Кстати, Артем практически не сомневался, что все получится с этим оригами, что оно до щенячьего восторга понравится придворной публике во главе с микадо. Все ж таки он немного узнал японцев за это время и мог с известной точностью предугадывать, что придется им по вкусу, а чем до них не достучишься.

Самое главное было самому вспомнить детство золотое, вспомнить, как правильно перегибать и складывать бумагу. Что удалось без труда. Видимо, уж так была устроена его бедовая цирковая голова, что знания академического толка проходили сквозь нее, как сквозь сито, в ней не задерживаясь, зато знания прикладные, особенно бесполезно-развлекательного характера, отчего-то накрепко оседали в иле мозгового вещества. В запасе у Артема было много подобных чудес: лотереи разных видов, куклы-марионетки, игра в «пятнашки», пинг-понг и даже кубик Рубика, если же, конечно, он сообразит, как его можно сделать из дерева. От сияющих перспектив его отвлек преисполненный торжественности голос императора:

— В твою честь, Ямомото-сан-Белый-Дракон, сегодня в Дайдайри будет праздник!

Артем не сразу осознал услышанное, а когда осознал, то по-настоящему растрогался. Слез не было, но ком к горлу подкатил. Еще бы. Никогда прежде в его честь во дворцах монаршьих особ не устраивали торжества…

Глава семнадцатая

ВЕЧЕР ПОДАРКОВ

Куда ни посмотри, везде горели фонари. Они казались мириадами светляков, слетевшихся со всей Японии рассеивать вечернюю мглу в Дайдайри: фонари, большие и малые, обтянутые простой бумагой и бумагой цветной, висящие на крюках, на врытых в землю столбах, на деревьях и вделанные в опорные балки зданий, стоящие на земле среди кустов, стоящие между камней, плавающие на крохотных плотиках по прудам императорского городка, а прудов тут, как убедился Артем во время вечерней прогулки, было превеликое множество (Артем знал, что искусство воды и камня совсем недавно вошло в моду и теперь в садах активно устраивают искусственные ландшафты из камней и песка, роют пруды с островками посередине).

Легкий ветер покачивал эти фонари, оттого свет и мрак колыхались, порождая причудливые тени.

Облокотившись на перила, Артем смотрел, как девушки танцуют под флейту, бива и некий ударный инструмент, более всего напоминающий бубен. Мелодия была донельзя простой, с незначительными вариациями повторялся один и тот же мотив — грустный, несколько заунывный. Чем уж цепляла та мелодия, трудно сказать, но цепляла определенно. Артем никак не мог ею наслушаться, не хотелось ему, чтобы она прекратилась. А может быть, не хотелось ему, чтобы прекратилось действо, лишь частью которого была музыка. Другой частью — и наверное, даже главной — были танцовщицы.

Три девушки танцевали на большом (примерно с два теннисных корта) деревянном помосте, прикрытом от дождей крышей с низкими, как и у почти всех японских домов, скатами. Помост, как сообщил Артему Хидейоши, исключительно для этого и соорудили — для выступления на нем артистов в любое время года.