Разум за Бога. Почему среди умных так много верующих

Чарли:Конечно, Бог есть! Все мы на самом деле знаем это.

Синтия: Ничегоподобного. Я не знаю.

Чарли:Еще как знаешьI Когдатыразмышляешь И ни с кем неделишьсямыслями, а мы большуючастьвремени, пока бодрствуем, именно так и мыслим, у тебя наверняка возникает впечатление, что твои мысли не пропадают

впустую,что их каким-то образом слышат. По-моему, это ощущение, что нас слышат и понимают, говорит о присущей нам внутренней вере в высшую сущность, во всеобъемлющий разум. В этом простопроявляетсянекое убеждение, свойственное всем нам. В какой-то момент большинстволюдейтеряет его, после чего может вернутьтолько спомощью сознательной веры.

Синтия:Ты уже вернул?

Чарли:Пока нет. Но надеюсь вернуть когда-нибудь.

(фильм «Метрополитен», 1990, США, Уит Стиллмен)

Консервативные писатели и общественные деятели постоянно жалуются, что современная молодежь склонна к релятивизму и безнравственна. Будучи пастором из Манхэттена, я почти два десятилетия провел в тесном общении с людьми в возрасте чуть за двадцать и потому не разделяю это мнение. Знакомые мне нерелигиозные молодые люди обладают прекрасно отточенным пониманием, что хорошо и что плохо. Многие события, происходящие в мире, возмущают их до глубины души. Тем не менее их понимание о нравственности представляет проблему.

Мораль в свободном полете

Довольночасто мне приходится брать на себя роль профессора философии, чтобы оставаться добрым пастырем для своих прихожан. Однажды молодая пара пришла ко мне за духовными наставлениями. Оба признались, что «мало во что верят». Откуда им знать, существовал ли Бог хоть когда-нибудь? Я спросил, вызывает ли хоть что-нибудь у них чувство, что так быть ни в коем случае не должно. Моя собеседница сразу же заговорила о сложившейся в обществе практике маргинализации женщин. Я был полностью согласен с ней, поскольку, как и подобает христианину, верю, что все люди сотворены Богом, и все-таки полюбопытствовал, что именно моя собеседница находит неправильным. Она ответила: «Женщины – люди, а у людей есть права. Попирать чужие права нельзя». Я спросил, откуда ей это известно.

Озадачившись, она объяснила: «Всем известно, что нельзя нарушать чужие права». Я возразил: «Нет, это известно далеко не всем. Большинство людей в мире не разделяют западные представления о правах человека. Представьте, что вы услышали бы от кого-нибудь: «Всем известно, что женщины – низшие существа». Вы, естественно, ответили бы: «Это не аргумент, а просто суждение». И были бы правы. Поэтому начнем заново. Если, как вы убеждены, Бога нет, и все живое – результат эволюции животных, почему нельзя попирать чужие права?» В разговор вступил муж моей собеседницы: «Да, мы действительно животные, только мозг у нас размером побольше, но ведь и у животных есть права. Их тоже нельзя нарушать». Я спросил, считает ли он животных виновными в нарушении прав других животных, если более сильные поедают более слабых. «Нет, не считаю». Значит, он считает виновными только людей, если они жестоко обращаются со слабыми? «Да». Но к чему эти двойные стандарты? Я спросил, почему мои собеседники настаивают на том, что люди отличаются от животных, так что людям не позволено совершать поступки, естественные для мира животных. Почему они убеждены, что каждый человек обладает уникальной индивидуальностью, достоинством и ценностью? Почему верят в права человека? «Не знаю, – ответила женщина. – Наверное, просто потому, что они есть, вот и все».

Этот разговор в сжатом пересказе получился слишком сухим, однако мои собеседники смеялись над неубедительностью своих доводов, и я понял, что они готовы задуматься над вопросами, и потому изъяснялся резче, чем обычно. Вместе с тем наш разговор показал, насколько наша культура отличается от всех предшествующих. Люди по-прежнему твердо придерживаются нравственных убеждений, но в отличие от представителей других времен и культур, у наших современников для этого нет никакого зримого фундамента, они не могут объяснить,почемучто-то считают злом, а что-то – благом. Может показаться, что их нравственные знания находятся в состоянии свободного полета высоко над землей.

Об этом говорил польский поэт Чеслав Милош: