Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии

…Свою последнюю встречу, с двумя агентами — мужчиной и женщиной, — я проводил в тихом переулке на одной из лондонских окраин. Это была экстренная встреча, ибо чувствовал, что вокруг меня начали происходить какие-то странные явления, и все время не покидало ощущение надвигающейся беды. А разведчики, в общем-то, верят в предчувствия. Агенты были очень ценные, и я решил предупредить их о временном замораживании наших отношений. Когда он и она появились на противоположной стороне переулка, я просто ахнул от досады. Он нес портфель с очередной порцией секретных документов. По условиям экстренной встречи на нее надо было приходить абсолютно пустыми. Но было поздно. С двух сторон нас заблокировали автомашины английской контрразведки с включенными фарами. Ко мне подошел пожилой чин в штатском. «Как давно я искал тебя, сынок», — произнес он ласково, положив мне руку на плечо. «А где наручники?» — спокойно спросил я его, вспомнив прорицательство той симпатичной хиромантки. Контрразведчик несколько удивился моему спокойствию. «Будут и наручники, — несколько удивленно произнес он. — Но вы-то понимаете, молодой человек, что мы повезем вас сейчас в Скотланд-Ярд?» Я это понимал еще в Москве, когда мы проигрывали возможные варианты моего провала. Не понял я только одного: почему мне дали двадцать пять лет тюрьмы, хотя обвинитель просил всего семнадцать. Воистину непостижимо британское правосудие! Впрочем, как и предсказала моя знакомая- хиромантка, просидел я «недолго» — всего пять лет. И еще раз я вспомнил о ней добрым словом, когда меня обменивали на английского разведчика Гревилла Винна…

Мы возвращались от Григория Максимовича, когда уже начало работать метро и первые ранние москвичи спешили на работу.

— Скажи, Конон, а вот второе предостережение хиромантки, насчет коллег… Оно сбылось?

— Ты знаешь, Ленька, коллеги — это отнюдь не друзья, они на то и коллеги, чтобы их остерегаться. Вот некоторые, например, громогласно заявляют, что я завалил двух ценнейших агентов в силу своей якобы беспечности и нарушения условий конспирации. Зачем они это делают? Зависть, дорогой мой, зависть… А другие коллеги все время советуют мне лечиться, хотя я абсолютно здоров. Вот недавно опять направили на медицинское обследование. Эскулапы прописали курс инъекций. Всю задницу искололи. А вот что колют, не знаю. Утверждают, что от спазмов сосудов, а башка стала болеть чаще и сильнее…

— А вообще, ты удовлетворен своей судьбой? Той двойной жизнью, которую прожил в опасностях и постоянных тревогах… Да и ради чего ты все это делал?

— Дорогой друг мой! Не буду ханжить, ибо ты, хотя и коллега, но я тебе верю как старому институтскому товарищу. Не ради светлого коммунистического будущего играл я нелегальную рулетку, а ради самого себя, ибо работа моя была тем наркотиком, без которого нынешнее существование кажется мне до удивительности нудным и никчемным. Впрочем, не внимай столь серьезно моим крамольным речам. Тебе еще трудиться. Поэтому, если нет идеала, создай его сам. И помни, что разведчики редко умирают своей смертью, ибо самый надежный разведчик для начальства — разведчик мертвый… Ну, а теперь прощай и не забудь позвонить мне, когда получишь разрешение на публикацию наших очерков.

Разрешения на публикацию очерков, как уже знают читатели, я не получил. Но решил тогда не огорчать друга Конона этим грустным известием, тем более что на другой день после официального ответа инстанции должен был утром лететь в Париж, чтобы получить там визу для весьма непростой своей командировки в Испанию, с которой в те времена еще не были установлены дипломатические отношения. А поздно ночью мне позвонил наш общий товарищ еще с институтских времен Виктор Петненков и сиплым от горя голосом сказал: «Сегодня умер Конон…» — «Как?!!» — «Гулял в подмосковном лесу с женой, нагнулся и упал то ли с инсультом, то ли с инфарктом. Врача ведь рядом не было…».

На могилу Конона я попал уже после испанской командировки. Она на Донском кладбище в одной из тенистых боковых аллей. Положил цветы, поклонился праху своего безвременно ушедшего друга. Будоражили память разные слухи, которые ходили в связи с неожиданной смертью Конона. Вспомнился и его рассказ о хиромантке. «Остерегайся больше всего на свете своих коллег», — сказала она тогда. А я, грешный, верю хироманткам. Впрочем, наверное, лучше все-таки не давать им ладони, изборожденной линиями судьбы. Пусть будет как будет, без всяких предсказаний. Так легче и спокойнее жить, по-моему…

А теперь я возвращаюсь окончательно к Конону Молодому, вернее, к его рассказам.

Холодным ноябрьским днем 1951 года, когда солнце торопливо катилось по выцветшему бледно-голубому немецкому небу, уже не грея, а как бы завершая свой последний предзимний смотр, на старом аэродроме Франкфурта-на-Майне приземлился рейсовый американский самолет, прилетевший из столицы одного из соседних государств.