Читаем Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии полностью

По дороге в «свою» пивную — она была расположена довольно далеко от дома — Рольф рассказал, как он думает достать Гордону документы.

Один из его знакомых неплохо зарабатывал, организуя подобные разрешения. У него был напарник в США, который за известное вознаграждение, конечно, находил американца немецкого происхождения, готового (опять же за приличную плату) приобрести нового «близкого родственника» в Западной Германии и оформить сие событие у нотариуса. После этого добывалась соответствующая справка здесь, в Германии. Это не было делом особенно сложным, ибо всегда «оказывалось», что нужный для справки архив сгорел во время войны, а значит, было достаточно свидетельских показаний. Ну, а свидетели, естественно, находились без особого труда.

Когда вся документация была готова, а при отличной организации дела это занимало несколько недель, нужно было подать прошение американским властям, приложив к нему максимальное количество документов. После чего оставалось терпеливо ждать.

Если учесть, что среди «документов» не было ни одного настоящего, а лишь всяческие показания и подтверждения, то вполне возможен был и отказ. Но знакомый Рольфа прекрасно знал свое дело и недаром брал солидные деньги за услуги.

Он был в отличных отношениях с одним влиятельным американским чиновником. Забегая вперед, скажем, что когда прошение Гордона было отправлено в США, в уютной обстановке одного из многочисленных баров Франкфурта американцу была «положена на лапу» соответствующая сумма, после чего разрешение на въезд в США было получено с минимальными проволочками.

Путь за океан был открыт…

В этом нью-йоркском «жилом» отеле Гордон прожил почти год. Для человека одинокого здесь были немалые выгоды, ибо владельцы представляли и мебель, и посуду. Персонал охотно оказывал разные мелкие услуги. Он много дал, этот год, для изучения быта, нравов, привычек того самого среднего сословия американцев, к которому Гордону отныне нужно было принадлежать. Наконец удалось подыскать подходящую по всем статьям однокомнатную квартиру в одном из пригородов Нью-Йорка.

Дом, где поселился Гордон, находился на улице, которую даже при самой богатой фантазии никак нельзя было отнести к разряду залитых «бледным светом неоновых огней». По обе стороны асфальтовой ленты жались друг к другу однотипные четырехэтажные коробки. Время безжалостно выкрасило их стены в серовато-грязный цвет, местами они облупились, покрылись паутиной трещин. Когда-то, видимо, весь дом занимала одна состоятельная семья. Но потом такие семьи перебрались в пригороды подальше от городской копоти и суеты, — а дома были разделены на небольшие квартирки, по 2–3 на каждом этаже. Их модернизировали — появились горячая вода, газ, телефон, ванны. Квартплата за них была ниже, чем в домах современной застройки, и модернизированные квартиры становились долговременным пристанищем для одиночек или бездетных супружеских пар.

Гордон вскоре понял, почему даже в «приличных» районах города в подобных домах неохотно селятся семьи с детьми: вокруг ни малейшего свободного клочка земли — все заковано в серый, шершавый асфальтовый панцирь. Тем не менее он считал, что с жильем ему повезло. Без особых затрат удалось снять вполне приличную квартирку, опять-таки из тех, в которых живут средние американцы. После решения, что он отныне принадлежит к сему сословию, Гордон стремился всячески подтвердить это окружающим его людям. Тем более что для американцев жилье — отнюдь не мелочь. Искушенный за океаном человек, узнав твой домашний адрес, сразу точно определит, «сколько ты стоишь», как идут твои дела, прочно ли держишься на поверхности.

Потянулись размеренные, однообразные дни. Гордон уходил рано утром, возвращался поздно — это избавляло от излишних встреч с соседями.

Квартира хорошо отапливалась, и Гордон обычно приоткрывал на ночь окна. Окно было как в наших старых вагонах — вверх поднималась вся нижняя половина рамы. Форточек в Америке еще не изобрели. Как-то утром он подошел к окну, чтобы закрыть его. По давно установившейся привычке внимательно осмотрел улицу. Утреннее солнце ярко освещало дома на противоположной стороне. Все было спокойно, и он уже было решил отправляться по делам, как окно дома напротив вызвало неясные подозрения. Его прямоугольник был задернут кисейной занавеской. Сноп солнечных лучей пробил кисею и лег на стену в глубине комнаты. Получилось что- то вроде экрана в театре теней. А на экране был отчетливо выписан мужской силуэт. Мужчина держал в руках небольшой предмет. Вот он поднес его к лицу, и солнце, неожиданно ставшее союзником Гордона, отпрыгнуло от предмета двумя веселыми зайчиками. Оказывается, мужчина подробно исследовал комнату Гордона в бинокль.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное