Разведчики

Но если не касаться этих двух случаев, то можно сказать, что мы были как одна семья. Уйдут пять человек на задание, так никто из оставшихся спать не ложится. Такая у нас был традиция – ждать своих. Все у нас было пополам – и кусок хлеба, и радость, и горе…

Были случаи трусости среди разведчиков?

У нас во взводе такого никогда не было. В стрелковых батальонах всякое случалось. До сих пор не могу забыть, как выстроили весь полк на показательный расстрел одного сержанта-членовредителя, который специально взорвал в своей руке запал от гранаты РГ-42, и ему оторвало четыре пальца. Зачитали приговор, а потом спрашивают у стоящих в строю: «Есть желающие привести приговор в исполнение?»

Командование пыталось в конце войны сохранить старых опытных разведчиков?

У нас начальники никого никогда не берегли. Этого убийцу, бывшего комбата Дмитриева, в штабе «прятали» от справедливой кары, а когда кто-то «стукнул» в штаб полка, что я Шевакулева на задания не пускаю, то меня сразу вызвал к себе начштаба подполковник Шутов и строго спросил: «Ты почему старшину Шевакулева на поиск не назначаешь? Он что у тебя, на особом положении?» – «Товарищ подполковник, мы все задания выполняем. А кого в разведку посылать, это уже мое дело». Начштаба больше к этой теме не возвращался. Он вообще ко мне всегда относился хорошо и душевно.

А я Ваню Шевакулева хотел сберечь, старался посылать его на разведку пореже, и не на самые рискованные задания. Хотя любое легкое задание для разведчиков в одно мгновение могло обернуться в невыполнимое и сопряженное с потерями. К нему как-то пришло письмо от матери из города Иваново, в котором она написала, что жена Ивана умерла. Все время голодала, последний кусок отдавала своим двум детям и померла совсем молодой. Тогда я впервые увидел старшину плачущим. После нашего последнего боя, 2 мая в Берлине, меня Иван спросил: «Почему в разведку, как всех, не посылал?», и я ответил ему: «Мы почти все холостые, если убьют, то мать поплачет и успокоится, а у тебя двое детей. Кто их вырастит, если не ты?» И тогда я во второй раз увидел на его лице слезы…

Отношение к немцам в сорок пятом году стало другим?

Немцы сами повода не давали, чтобы к ним относиться с жалостью, с пренебрежением или со снисхождением. В Германии они держались до последнего патрона. Может, на других участках фронта они сами толпами сдавались в плен, но мне помнится, что в конце войны каждый бой у нас был тяжелым и заканчивался большой кровью. Нам даже довелось увидеть одного фанатика, гаденыша из гитлерюгенда, которому оторвало ногу, а он, истекая кровью, продолжал по нам стрелять.

В 1945 году, по моему мнению, немцы бились с упорством обреченных. И жалости к ним никто не испытывал. Даже при допросе пленных попадались такие нацисты-фанатики, что нам в лицо плевали, презирая смерть…

В Данциге очень сильные бои были, и когда гитлеровцев прижали спиной к морю, то началось побоище. Немцы бежали к морю, пытаясь хоть как-то спастись, попасть на последние баржи, уходящие из порта, бросались вплавь в ледяную воду, а мы с берега безжалостно били по ним вниз из пулеметов, а потом подошла артиллерия, и вообще начался расстрел прямой наводкой, по принципу: «Если враг не сдается, то его уничтожают», долбили по пирсу, по всем причалам, пока последний немец не упал.

Я тоже с остервенением стрелял по берегу, битком набитому солдатами во вражеской форме, и в голове у меня в это время «крутились» кадры из кинофильма «Чапаев», как казаки из «максима» бьют по переплывающим Урал красноармейцам. Нечто похожее было. Но если мы в плен еще брали, то поляки никого за собой в живых не оставляли. Там же, под Данцигом, поляки собрали на поляне две сотни пленных гитлеровцев и всех до одного скосили из автоматов. Мы потом мимо этой поляны, заваленной трупами, прошли, так нам не по себе стало… Я будто снова в Сталинград попал…

В конце войны все озверели – и мы, и враг.

В Польше линия окопов немцев шла вдоль высокой водонапорной башни. Нейтральная полоса – 500 метров ровного поля. И тут немцы по громкоговорителю передают, что сейчас будут расстреливать взятого в плен «рус Ивана», который «не хотел помочь вермахту», видно, он на допросе ничего им не рассказал. С башни его скинули, на наших глазах, и стрелять в него начали, еще когда тело летело вниз. А погибший был из нашего полка, сержант Федоров… Сами понимаете, что после этого произошло в наших сердцах и душах… На Одере власовцы делали засады в разлитой пойме реки. Идет наша лодка по мелководью, и тут в темноте пьяный оклик сбоку: «Куда плывешь, Ваня?!» и сразу фаустпатрон в тебя в упор летит. Когда взяли плацдарм, то только на участке полка набралось человек восемьдесят пленных власовцев, тех, кого до штаба довели. Построили их в колонну, обматерили, и конвой из автоматчиков повел их в тыл.

7 разведчиков, остатки взвода. Май 1945 года