Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Буквально через пару дней меня перевели, а вернее, перевезли под конвоем в какой-то мне абсолютно незнакомый дом. Это была вилла в несколько этажей, занимаемая Бемельбургом в Нейи на бульваре Виктора Гюго, которую он превратил также в тюрьму для «особо привилегированных» заключенных. Здесь мне была отведена, если не ошибаюсь, на втором этаже комната с большим окном, возможно с решеткой. Конечно, комната не могла быть похожей на тюремную камеру. Единственно, чем она отличалась от комнаты для гостей, которые могли бы жить на этой вилле, это тем, что ее снаружи закрывали на ключ. Строгость режима заключалась в том, что, видимо, никто из помещенных в эту «тюрьму» не мог знать, кто еще здесь находится.

Безусловно, эта «тюрьма» отличалась многим, я уже не говорю, от тюрьмы Френ, но и даже от моей «уютной камеры» на улице Соссэ. Здесь было отличное питание, внимательное отношение. Приведу хотя бы пару примеров. Я мог сдать белье, включая носовые платки, в стирку, мне могли погладить брюки, по моей просьбе принести чай и т.д.

Между прочим, обслуживающий персонал был не всегда «достаточно на страже», то есть был иногда невнимательным. Например, вскоре после моего размещения в этой тюрьме я сдал в стирку свое белье, включая и носовые платки. Время прошло довольно быстро, и, когда я получил обратно все сданное в стирку, обнаружил, что один из носовых платков не мой. Я заметил, что на нем были вышиты две латинские буквы «Л. К.». Естественно, несмотря на то, что платок был очень хорошим, я вынужден был его сдать «надзирателю» (по своей внешности и поведению он не был похож на надзирателя). Он очень вежливо извинился за допущенную девушкой, стиравшей белье, ошибку. Очень мило, посмотрев на меня, нагнувшись, шепнул на ухо: «Это платок Ларго Кабальеро, может быть, слышали его фамилию. Он возглавлял республиканское правительство, которое воевало против Франко и помогавших ему немецких солдат». Я был поражен. Сделав вид, что я не ведал о таком человеке, в то же время мог понять, что в данное время он содержится в этом же доме. Хочу сказать, что только значительно позже я узнал, что в этой «тюрьме» якобы содержались брат Шарля де Голля Альбер Лебрен и еще некоторые государственные и политические деятели.

Первое время моего пребывания прошло тихо и спокойно. Время от времени вызывали на улицу Соссэ, там я встречался с Гирингом, Ленцем и другими. Мне рассказывали, что Бемельбург живет в этом же доме, но я его не видел и ничего о нем не слышал.

Прошло немного времени, и за мной заехал Берг. Он был, как всегда, довольно молчалив и только, видимо из вежливости, спросил о моем здоровье и о том, как мне «живется» на новом месте.

Мы прибыли на улицу Соссэ, и Берг проводил меня в чей то пустой кабинет. Сняв трубку телефона, он куда-то позвонил и коротко доложил о том, что мы прибыли. Неожиданно дверь открылась и в кабинет вошел Карл Гиринг. Он поздоровался со мной, а Берг вышел. Я знаю, что не каждый читатель сможет поверить в то, что я собираюсь описать, но мне кажется, что я обязан это сделать, и прошу поверить, что я не искажаю действительности.

Гиринг, явно в нервном состоянии, не присаживаясь, обратился ко мне со словами: «Я вынужден покинуть вас, так как тяжело болен. Прибыл в Париж новый начальник зондеркоманды, сейчас я должен буду вас представить ему. Он ждет нас в моем кабинете. Поверьте, мне очень тяжело уезжать. Я сделал все для того, чтобы вам сохранить жизнь, и я верю, что мое желание сбудется. Я очень давно, всю мою жизнь работаю в полиции, начинал еще в кайзеровской Германии, потом служил в полиции в период Веймарской республики, с приходом Гитлера к власти служу в гестапо. Вы, очевидно, слышали, что именно я вел усиленную борьбу против коммунистов, не буду сейчас останавливаться на деталях, именно мне приписывается арест Тельмана и многое другое. Да, я был настоящим полицейским и имел дело со многими подозреваемыми и арестованными по доказанному обвинению. Поверьте мне, я умею ценить в людях порядочность и честность, проявляемые даже с риском для жизни. Нам надо уже идти, нас ждут. Разрешите мне пожать вашу руку. Нет, не подумайте, что я перестал вас считать преступником по отношению к Германии. Вы нанесли ей безусловный ущерб, но у нас обнаружилось другое свойство. Поверьте мне, нам, работникам гестапо и полиции вообще, часто приходилось добиваться силой признания у арестованных, и они наказывались. Среди ваших товарищей по работе нашлись такие, которые ради спасения собственной жизни были готовы на все, даже на принесение в жертву жизни своих соратников, своих друзей. Пошли!»

Гиринг, наклонив голову, крепко пожал мою руку и немного помедлил с выходом из кабинета. Он, видимо, заметил, какое сильное впечатление на меня произвели его слова, какое они вызвали у меня нервное потрясение. Над тем, что произошло, я думал долго, много лет. И только в разговорах с Паннвицем и Ленцем, с Отто Бахом, о котором я еще буду многое рассказывать, постепенно начинал понимать суть сказанного Гирингом при прощании со мной.