Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Я знал, что Гиринг и многие другие выделяли значение советской разведки и всех сотрудничавших с нею лиц, сравнивая с разведками других стран. Что же толкало Гиринга на подобную оценку? В литературе, в том числе и в книге Леопольда Треппера, делаются попытки определить поведение Гиринга и Берга тем, что у них появилось сомнение в возможности победы Германии над Советским Союзом. Скорее всего, действительно так. Однако я бы сделал другой вывод. Я объяснял их поведение, их отношение, а в особенности Гиринга, к ранее ими арестованным советским разведчикам тем, что сам он, всегда стремившийся честно служить полиции, уважал эту честность и в других. Добиваясь признания арестованных в совершенных ими преступлениях по отношению к Германии, я думаю, он с определенным уважением относился к тем, несмотря на пытки и издевательства, сохранил честь и достоинство, предпочитая отдать свою собственную жизнь, сохранив жизнь других.

Невольно вспомнил один случай, четко охарактеризовавший строгость режима в тюрьме Френ. Однажды ко мне в камеру, как и во все остальные, ворвались не только надзиратели, но, видимо, специально вызванные оперативники. В камере перевернули все вверх дном. Буквально самым тщательным способом прощупывали матрац, подушку, всю мою одежду, осматривали каждый уголок, стыки пола со стенами, мебель. Этот необъяснимый вначале обыск, проводимый с невероятной яростью, вскоре нашел себе объяснение.

В одной из «камер смертников», такой же, как и моя, покончил жизнь якобы один из принадлежащих «Красной капелле» разведчиков. Для этого он использовал странным образом оказавшееся у него лезвие от безопасной бритвы. Помимо тщательно проведенных обысков, это самоубийство вызвало ярость по отношению к привлеченным к обслуживанию политических заключенных арестованным французской полицией уголовникам. Появилось подозрение, что кто-то из них передал политическому заключенному, арестованному гестапо, это лезвие. Помню, что, тогда еще не зная причины этого обыска, я его очень тяжело переживал и едва сумел навести порядок в совершенно обезображенной камере.

Я остановился на этом сейчас только потому, что вскоре пошли слухи, что самоубийство было совершено якобы арестованным с помощью Леопольда Треппера в Лионе, бежавшим из Бельгии, сотрудничавшим со мной Исидором Шпрингером. Правильность этого утверждения я не мог установить до сего времени. Важно другое. Коснувшись вопроса самоубийства арестованного гестапо, правда, не уточняя, кто это был такой, Гиринг в разговоре со мной, как мне показалось, не придавал этому случаю большого значения и не осуждал умершего.

Должен отметить, что равнодушие Паннвица по отношению ко мне, казавшееся нежелание с его стороны контактировать со мной вскоре несколько изменились. Мне трудно сейчас точно определить, каковы были причины, побудившие криминального советника начать более частые встречи со мной.

В то далекое время казалось, что это объясняется необходимостью продолжать радиоигру с «участием» Озолса – «Золя». Возможно, это было именно так. В этом случае определенную роль сыграл и Вальдемар Ленц, сумевший убедить Паннвица в необходимости более активного моего участия в проводимой гестапо работе.

Позднее у меня появилось и другое мнение. Через доктора Ленца я познакомился с «подружившимся» с Паннвицем Отто Бахом, который уже в пожилом возрасте представлял Германию в оккупированной Франции по экономическим вопросам. Кто такой Отто Бах я, конечно, в то время не знал. О его «дружбе» с Паннвицем я мог судить только весьма поверхностно. О сложившихся отношениях между криминальным советником, вновь назначенным начальником зондеркоманды, и доктором Ленцем и Отто Бахом я буду вынужден подробно рассказать в дальнейшем.

Так или иначе, неожиданно для меня Паннвиц стал меня вызывать к себе и длительное время беседовать со мной. Его интересовало многое. Он не оставлял без внимания мои встречи в Берлине с Харро Шульце-Бойзеном и Куртом Шульце. Он неоднократно возвращался к вопросу моей поездки в Швейцарию и встреч с Шандором Радо, которого он продолжал называть только нашим резидентом в Женеве. Его интересовали пройденные мною пути к организации фирмы «Симекско» и ее филиала в Париже «Симекс», а также и все то, чему эти фирмы должны были служить и фактически служили. Он вновь интересовался, естественно, и тем, кто из сотрудников наших коммерческих организаций имел отношение к советской разведке и в чем это выражалось. Особый интерес у него вызывала личность директора нашего филиала в Париже Альфреда Корбена. Тогда я объяснял это тем, что Корбен во Франции был известен и как промышленник, ему принадлежал завод по изготовлению корма для разводимых кур и других домашних животных.