Реактивный идет по следу

– Посмотрите Риночка, какие рисунки делают наши моряки. Сплошной бред. Какие-то каракули. Ничего понять не можем. Может быть этого моряка нужно списать на всякий случай из этой части или пускай его переведут в хозвзвод. Там у них есть подсобное хозяйство, есть свиньи пускай за ними ухаживает. А то ему доверяют ездить по очень ответственным частям. Доверяют ремонт сложной радиоэлектронной техники. А он может чего-нибудь такое отчудить, что нам придеться долго в этом разбираться и отвечать, так как знали и не упредили.

Рина взяла рисунки и стал их рассматривать. Она вспомнила как на занятиях по дизайну в институте изучала различные теории и творения великих художников. Кроме того ее влекло саму заниматься живописью. Она сама частенько бралась за кисть. Рина любила с мольбертом сидеть на берегу Финского залива и, всматриваясь в голубоватую даль, выискивать для себя различные творческие сюжеты для будущих картин.

При воспоминании об этом она почувствовала, что у нее возникло странное ощущение того, что она соприкасается с чем то более могущественным и сложным. Ее стали притягивать к себе эти каракули. Она почувствовала свою странную интимную близость с этими рисунками и в ней родилось страстное влечение к тому кто рисовал это. Как будто некая и мистическая сила тянула ее в эту бездну каракулей. Вглядываясь в эти бредовые записи, она вдруг увидела отчетливо себя саму. Сквозь эти графические разводы, как в замерзшем зимнем оконном стекле прямо на нее смотрела она сама, живущая в ином нереальном сказочном мире. Это была она, она вся в некоем идеальном совершенстве. И только один этот неизвестный художник понял ее душу и желание. Но как это было преподнесено! Это ее поразило до глубины души. Она поняла, что этот художник любит ее той самой настоящей идеальной любовью, о которой она всю жизнь мечтала и ждала того героя.

– Подождите, а кто это? – спросила она, сдерживая свое волнение – что-то похожее. Вроде я даже знаю кто это.

– Это матрос Хлызов из войсковой части 34314. Мы когда обыскивали у них в части, то нашли в его тумбочке.

– Да вы что. Надо было оставить это. Я же его знаю. Он действительно очень талантлив. Его не приняли в академию художеств поскольку он был сыном врага народа.

– Подожди, так как же это он попал служить в режимную секретную часть? – подскочил на стуле начальник отдела майор Шпонин – Кто это проморгал?

– Вы не волнуйтесь товарищ майор! – успокоила его Рина. – Потому что за день до того, как его забрали на службу, пришли документы о полной посмертной реабилитации его отца и восстановлении всех его чинов и наград. Ему даже вроде пенсию должны были выплатить за те пятнадцать лет, которые он провел на Колыме.

– Рина вот я не могу в свою голову взять, чего ты в нем талантливого нашла. Мы же ничего понять не можем. Один бред какой-то – воскликнул капитан Шестов. – Рина, неужели будешь его защищать.

– Ребята да вы что! Кто может в этом времени понять и оценить настоящего художника, ученого, творческую личность. Их же понимают и защищают единицы в их времени, большинство окружающих подвергает гонениям и отрекается. И только потом, когда их труды пройдут настоящую закалку временем начинают спохватываться и бегать к могилам, искать места захоронений, возлагать венки, писать различные хвалебные статьи и книги и каяться. Но самое страшное и парадоксальное состоит в том, что начинают искать виновных и жаждут казни и мщения для их мучителей и гонителей. И как всегда в этих случаях все сваливают на нас. Во времена Пушкина было виновато тайное отделение, потом сыскное, при Ленине ЧК или ГПУ, при Сталине НКВД, при нынешнем партийном руководстве это КГБ. Всегда будут искать стрелочников и козлов отпущения. А сколько к нам приходит разных подметных писем трудящихся и сверху требуют принимать различные меры по сигналам трудящихся. И все это скатывается на наши плечи. Если бы сами не писали и не стучали, то возможно была бы другая ситуация.

– Ну ты даешь Рина. Такая смелая. Ничего не боишься и все тебе с рук сходит.

– А чего ей бояться. Она же готовится для выполнения задач стратегической разведки – сказал Шпонин – ей и положено так говорить. Может быть ей придеться когда-нибудь выступать на международном симпозиуме и при этом с той стороны линии фронта. Не будет же она долдонить цитаты из первоисточников и составных частей марксизма-ленинизма, партийные речи вождей. Если она будет так как мы мыслить и тем более рассуждать, то дело, которое ей поручено партией, она завалит. Поэтому все то, что она говорит и делает – все это с разрешения высшего политического руководства. У нее должен складываться западный образ мышления.

– Рина, так ты хочешь сказать, что этот графический маразм и есть предвестник рождения великого художника? – спросил Шестов.