Ребенок Дороти Стивенс

Они по-прежнему жили вместе, и ни он, ни она не заикались о разводе, но Дон чувствовал, что их отношения непоправимо изменились. Дело было не только в сексе (хотя адвокат объяснил Дону, что всякая попытка такового, даже при полном согласии Дороти, с точки зрения закона автоматически станет изнасилованием несовершеннолетней); Дон обнаружил, что успел уже привыкнуть к воздержанию, и, хотя и не собирался становиться монахом до конца жизни, решил пока что просто отставить эту проблему в сторону. Но было кое-что и похуже. Никакая левополушарность не объясняла, что Дороти так поздно прямо сказала ему о Кэти; пусть она считала существование Кэти чем-то само собой разумеющимся, но мыслимое ли дело, чтобы мать ничего не рассказывала о своей дочери, тем более собственному мужу и отцу ребенка (тогда она еще не знала, что биологически он не отец Кэти)? Нет, тут напрашивалось иное объяснение. Не только Кэти предпочитала общаться с Дороти, пренебрегая другими людьми, не связанными непосредственно с ее мозгом, но и сама Дороти подвергалась тому же влиянию, все более отдаваясь тому наиболее совершенному контакту, по сравнению с которым столь бедными и неуклюжими выглядели все формы общения во внешнем мире…

Когда Дон понял это, он решил бороться. Во что бы то ни стало удержать Дороти от сползания в замкнутый мир ее черепа. Он знал, что ему не удастся вбить клин между Дороти и Кэти — а если бы и удалось, жизнь его жены превратилась бы в ад. Значит, единственным выходом было вытащить во внешний мир Кэти.

Дон не без трепета приступил к этой задаче. Легко было Брайану говорить «полюбите Кэти!» Ему, небось, не приходилось смотреть в глаза любимому человеку, со страхом и брезгливостью ощущая, как из глубины этих глаз следит за ним чей-то чужой разум! (Или Дону это только казалось? Но поди докажи, так это или нет! ) Дон не мог заставить себя воспринимать Кэти как ребенка и вообще как человека; ему казалось, что это какой-то монстр, жуткий паразит из триллера, проникший в мозг его жены и пожирающий ее изнутри… Кэти в его представлении была лишь куском нервной ткани, уродом, лишенным тела — хотя на самом деле это было не так и с каждым днем становилось все более не так…

И все же Дон старался пересилить себя. Он делал все то же, что делает отчим, пытающийся расположить к себе приемного ребенка: дарил Кэти игрушки, рассказывал сказки, водил на мультики и в зоопарк… Это было дико — дарить игрушки и рассказывать детские сказки взрослой женщине, и Дон надеялся, что его поведение не выглядит слишком фальшиво. Но, несмотря на все эти усилия, Кэти не разговаривала с ним. Дороти, смущенно улыбаясь, говорила, что Кэти благодарит, иногда задавала вопросы от ее имени, но всегда оставалась посредником между мужем и дочерью. Дон бы почувствовал, если бы Кэти заговорила с ним сама — тем паче что его жена, благодаря своей левополушарности, была теперь неспособна сколь-нибудь убедительно сыграть роль.

«Кэти, папа старается ради себя, а ты даже не хочешь с ним поговорить!»

«Мне не нужен Дон. Мне нужна только ты, мамочка.»

«Не называй его „Дон“. Он твой папа.»

«Я не понимаю, что такое „папа“. Ты говоришь, что папа — это почти то же самое, что мама. Но это совсем не так! Я не люблю Дона, и я не могу говорить с ним, как с тобой. И потом, он же снаружи!»

«Кэти, я ведь уже объясняла тебе. У обычных девочек мама тоже снаружи. Просто ты — необычная девочка.»

«Не понимаю, как такое может быть. И почему этих малявок, что мы видим на улице и в кино, ты называешь девочками. Если я — девочка, то они — нет. А если они девочки, то я — нет.»

«Это все очень сложно. Подрастешь — поймешь.»

«Я не люблю, когда ты так говоришь! Ты так и не объяснила мне, чего хотел от тебя Дон, когда ты рассердилась и испугалась.»

«Ну Кэти, тебе еще рано… Кэти, перестань копаться в моем мозгу!»

«Я хочу знать.»

«Ох, ну ладно… Постараюсь тебе объяснить.»

Дороти пыталась подбирать наиболее обтекаемые и деликатные формулировки, но контролировать себя в мыслях намного сложнее, чем в словах. Хотя она теперь в еще большей степени, чем Дон, воспринимала воздержание как нечто привычное и естественное, однако воспоминания о прошлой сексуальной жизни воскресили довольно яркие картины, она даже почувствовала намек на давно забытое ощущение внизу живота…

«Какая гадость!!!»

«Кэти… Ну вот видишь, не зря я опасалась, что ты не поймешь…»

«Это отвратительно! Я ненавижу Дона!»

«Кэти, Дон совсем не хотел причинить мне боль. Он наоборот хотел сделать мне приятно… Другие мужчины и женщины тоже такое делают…»

«Они гадкие, гадкие! Это так мерзко! Обещай, что больше никогда, никогда не будешь этого делать!»

«Доченька, если бы люди этого не делали, то и детей бы не было…»

«Тебе не нужны другие дети! У тебя есть я!»

Дороти еще никогда не чувствовала такой волны гнева, обиды и острого разочарования в любимом человеке, какая исходила теперь от Кэти.

«Дочка, успокойся. Мама больше никогда не будет такого делать, ни с Доном, ни с кем-нибудь другим.»

«Честно-честно?»

«Честно-честно.»