Ребенок Дороти Стивенс

Хотя Кэти по-прежнему не разговаривала с ним, Дон вскоре получил наглядное доказательство ее существования. Она пристрастилась к рисованию. Хотя Дон и прежде видел, как Дороти — он по-прежнему мог думать об этом теле только как о Дороти — читает детские книжки или играет с куклами (последнее зрелище он переносил особенно тяжело), он не мог отделаться от ощущения, что это делает его жена, в крайнем случае — его жена для Кэти, но никак не сама Кэти. Однако рисовать Дороти не умела и не занималась этим с детства; теперешние же картинки, выходившие из-под ее карандашей и кисточки, были пусть и по-детски примитивными, но явственно выдавали талант и с каждым разом становились все лучше. Главное же — все они создавались левой рукой, в то время как Дороти была стопроцентной правшой.

Вскоре Дороти заявила, что Кэти следует серьезно учиться рисованию. Так как и взрослая, и детская студия отпадали, Дону пришлось — хотя он был далеко не в восторге от этой идеи — раскошелиться на частного учителя. Художника звали Полак, и ему еще не было сорока. Дону не понравились не только грядущие расходы, но и мысль о том, что его жена будет подолгу оставаться наедине с этим человеком; он, правда, не думал, что теперь Дороти подпустит к себе кого-либо, и все же почувствовал себя гораздо спокойнее, когда узнал, что Полак — гомосексуалист.

Полаку была изложена полуправда: мол, Дороти попала в аварию, и в ее поведении могут наблюдаться некоторые странности, но в целом она вполне нормальная. Было сказано также, что Кэтрин — ее второе имя. Поначалу Полак взялся за дело без особой охоты, мысленно окрестив Дороти «дамочкой, у которой не все дома», однако ее незаурядный талант быстро заставил его изменить свое мнение. Прежде ему еще ни разу не приходилось видеть столь способной ученицы.

— Ты здорово рисуешь, Кэти, — сказал Дон, рассматривая ее работы. Он был почти искренен. Рисунки и впрямь были хороши, и это было ясно даже такому профану в живописи, как он. Вот только… они ему не нравились. Может быть, потому, что краски были слишком яркими, а контуры — слишком резкими. А может быть, просто потому, что автором этих работ была Кэти.

— Дочка, что надо сказать? — Дороти произнесла это вслух, демонстрируя мужу, что не оставляет попыток наладить диалог между ним и Кэти. Однако она давно уже делала это скорее для порядка, нежели желая добиться результата.

Вдруг левая рука женщины протянулась вперед и с неожиданной силой схватила Дона за запястье. Тот вздрогнул и попытался отдернуть руку.

— Оставь меня в покое, Дон, — сказали губы его жены. — Оставь в покое меня и маму! Ты чужой, и ты сам знаешь, что ты чужой!

Дон встал, не говоря ни слова, набросил куртку и вышел. Он направился прямиком в бар и в тот день впервые основательно напился.

«Кэти, ну зачем ты с ним так?»

«Ты слишком добра с ним, мама. Он ненавидит меня!»

«Дочка, ты преувеличиваешь…»

«Не надо лукавить, мама. Ты же знаешь, как я не люблю неправду. И ты не хуже меня знаешь, как он ко мне относится. Его чуть не стошнило, когда я до него дотронулась.»

Дороти промолчала. Это была правда.

«Он хочет, чтобы я умерла.»

Первым движением Дороти было возразить, но она вновь вынуждена была молча согласиться.

«Мы должны избавиться от него, мама.»

«Ну… — протянула Дороти, — не думаю, что развод сейчас был бы лучшим выходом…»

«Нам ведь никто не нужен! Только я и ты!»

«Видишь ли, дочка, Дон неплохо зарабатывает. А мне, по правде, не хочется возвращаться к работе секретарши. Да и тебе было бы скучно наблюдать весь день, как я принимаю электронную почту и рассылаю факсы.»

«Мы что-нибудь придумаем. Главное, что ты его больше не любишь.»

«Ну… вообще-то мне его жалко.»

«Это пройдет, мама. Это пройдет.»

Не прошло и полугода с начала занятий Кэти живописью, когда Полак всерьез заговорил об организации ее персональной выставки.

— У вас удивительный талант, Кэтрин. Мы сделаем сенсацию.

— Мы заработаем много денег? — заинтересовалась Кэти.

— Ну, возможно, не сразу… — Полак в который раз улыбнулся детской наивности этой женщины, — вы понимаете, художников много, и для того, чтобы твои картины пошли нарасхват, одного таланта недостаточно. Нужно пробиться, сделать себе имя… Для начала хорошо уже то, что вас заметят. О вас напишут два-три критика, к чьим словам прислушиваются… потом…

— А если у меня уже есть имя? Если я знаменита на всю Америку? На весь мир?

— Правда? — Полак с улыбкой склонил голову набок.

«Кэти, не надо!»

«Мама, я знаю, что я делаю! Не мешай!»

— Вы читали про «Сандру Д. — две в одной»?

(Именно такое прозвище присвоила ей — точнее, им — бульварная пресса. )

— Так вы хотите сказать, что вы…

— Да. Я Кэти. А Дороти — моя мать.

— Это правда, мистер Полак. Кэти — моя дочь. А сама я совершенно не умею рисовать.

Полак даже не выглядел особенно удивленным.

— У меня мелькало такое подозрение, — признался он. — Я чувствовал, что вас на самом деле двое. Особенно когда заметил, что рисуете вы всегда левой рукой, а пишете правой. Но я ни о чем не спрашивал. Раз вы сами не говорили, значит, это не мое дело.