Ребята Джо

Дэн страшно изменился, — писал Лори Джо, — но причиной этой перемены является не только его болезнь. Я не знаю, в чем дело, и предоставляю этот вопрос вам, но по его отрывочным фразам в бреду мне кажется, что он пережил тяжелые испытания за последний год. Он постарел лет на десять, но теперь значительно успокоился и очень нам благодарен. Трогательно видеть, с каким чувством он смотрит на Теда, точно не может насмотреться на него. По его словам, поездка в Канзас оказалась неудачной, но он слишком слаб, чтобы много говорить, поэтому я выжидаю более благоприятного времени. Здесь все его очень любят, и он, по-видимому, дорожит хорошим мнением. Раньше всякое проявление чувств вызывало его презрение, а теперь он не знает, как ему заслужить любовь и уважение. Может быть, я ошибаюсь, но вы вскоре увидите, в чем дело. Тед блаженствует. Путешествие принесло ему огромную пользу. Отпустите его со мной в Европу, когда мы поедем. Ему также вредно быть пришитым к юбке, как и мне, когда я в былые времена уговаривал вас бежать со мною в Вашингтон. Вы, наверно, теперь раскаиваетесь, что не согласились…

Это письмо задало страшную работу пылкой фантазии миссис Джо. Дэн был слишком слаб, чтобы подвергать его теперь допросу, но она льстила себя надеждой на необыкновенно интересные открытия, когда он вернется домой. Она умоляла его приехать и посвятила больше времени этому посланию, чем самым потрясающим эпизодам в своих произведениях.

Никто, кроме Дэна, не видел письма, но оно возымело желаемое действие, и в один ноябрьский день мистер Лори высадил слабого больного из кареты у дверей Пломфильда, а мама Баэр приняла странника как родного сына, в то время как Тедди в невозможной шляпе и удивительных сапогах танцевал вокруг них нечто похожее на воинственную пляску дикарей.

— Идите прямо наверх; я теперь сиделка, и это привидение должно подкрепиться раньше, чем я позволю ему разговаривать, — говорила миссис Джо, стараясь не показать того горестного удивления, которое охватило ее при виде Дэна.

Дэн не протестовал и лежал на кушетке в приготовленной для него комнате, глядя вокруг с покорностью больного ребенка. Миссис Джо кормила и утешала его, сдерживая те вопросы, которые вертелись у нее на языке. Дэн вскоре уснул, тогда она тихо прокралась вниз к своим двум проказникам, в разговорах с которыми отвела наконец душу.

— Джо, мне кажется, что Дэн совершил какое-нибудь преступление и был наказан за него, — сказал мистер Лори, когда Тед ушел хвастаться своими сапогами перед товарищами. — Я убежден, что бедный мальчик перенес какое-нибудь ужасное испытание, которое сломило его. Он был без памяти, когда мы приехали, и я дежурил при нем. Поэтому я больше других слышал его бред. Он говорил о надзирателе, о судебном процессе, об убитом человеке, о Блэре и Мейсоне и постоянно протягивал мне руку, спрашивая, могу ли я простить его. Один раз, когда он очень беспокоился, я придержал его руки; он сразу притих и умолял не надевать на него кандалы. Ужасно было по ночам слушать, как он говорит о старом Пломе и о вас и умоляет отпустить его домой умереть.

— Он не умрет, а будет жить, чтобы загладить свой поступок, каков бы он ни был. Поэтому не мучьте меня своими мрачными предположениями, Лори. Если он даже преступил одну из десяти заповедей, я не отступлюсь от него, и вы также. Мы поставим его на ноги и сделаем из него человека. Я вижу по его лицу, что он остался таким же хорошим, как и прежде. Пожалуйста, не говорите об этом ни с кем, а я вскоре узнаю всю правду, — сказала миссис Джо.

Слова мистера Лори сильно встревожили ее, но она по-прежнему держала сторону своего мальчика.

Дэн отдыхал в течение нескольких дней, и к нему допускались только очень немногие. Мало-помалу хороший уход и радость быть снова дома начали сказываться, и он стал больше походить на прежнего Дэна, хотя, ссылаясь на необходимость покоя, он все еще не говорил о последних событиях.