Ребята и зверята

На стук вбегала Марья Петровна, легонько шлёпала Мишку, а Дамку выпускала за дверь.

Но Мишка не успокаивался. Он начинал разыскивать собачку по всей квартире, засовывал нос под все шкафы и кровати, сдёргивал половики и грыз зубами ножки у столов.

А Дамка сидела скрючившись на верхней ступеньке лестницы, и вся её горестная фигура как будто говорила: «Из-за такого прохвоста и так страдаю!..»

Единственное, что осталось у Дамки,— это ходить с хозяйкой на базар. Здесь не было противного медвежонка, и хозяйка по-прежнему разговаривала с собачкой, называла её Дамочкой и заставляла носить лёгонькие покупки.

Однажды, когда они расхаживали по базару, Мишка проснулся дома на своей подстилке и заскулил. Он пососал лапу, полюбовался на муху, которая ползала по стене, зевнул и опять заскулил.

Но недолго скучал медвежонок. Он видел, как Марья Петровна возилась каждое утро с цветами, и решил, что нечего ему валяться без дела, когда кругом столько работы.

Аккуратно и старательно он снял с подоконников горшки с цветами и поставил их посредине комнаты. Отошёл, полюбовался и стал сюда же составлять стулья и табуретки. Потом ему захотелось перенести всё это в другую комнату и так же красиво составить там.

Марья Петровна и Дамка вернулись в то время, когда Мишка возился над швейной машиной. Он обхватил её лапами и силился поднять, чтобы перетащить в общую кучу.

Дамка прямо захлебнулась от ярости. Она решила грудью защищать свою квартиру от разгрома. Вскочила на кровать, залаяла, подавилась, закашлялась и развизжалась.

Марья Петровна смеялась до слёз, разглядывая невероятную Мишкину городьбу. А Мишка продолжал деловито швырять в кучу всё, что ни попадалось под руку.

К обеду все вещи стояли уже по своим местам.

Но Марья Петровна шутя рассказывала Ивану Васильевичу про Мишкину уборку.

Она думала, что он посмеётся вместе с нею, а он вдруг рассердился, снял ремень и пребольно отстегал Мишку.

Мишка не мог понять, за что его наказывали: ведь после уборки прошёл почти целый день. Он кричал, отбивался, а потом забился за шкаф и просидел там весь вечер.

Утром, перед тем как уйти на службу, Иван Васильевич вбил около косяка гвоздь и повесил на него плётку. Он взял с Марьи Петровны честное слово, что она накажет Мишку, если он будет переставлять вещи.

Мишка уже забыл вчерашнюю обиду и был очень весел. Марья Петровна украдкой наблюдала за ним. Она хотела знать, понял ли Мишка урок.

Мишка кувыркался на полу. Он сгрёб лапами половик, обернулся в него несколько раз и в восторге дрыгал всеми четырьмя лапами. Потом он вскочил и с половиком вокруг туловища проскакал под окнами. Тут, верно, он вспомнил вчерашнюю игру. Он поднялся на задние лапы, а передними подтянул к себе цветок.

— А-а-а! Ты что это делаешь?!—закричала Марья Петровна.

Горшок с треском разлетелся на куски. Мишка бросился наутёк. Марья Петровна схватила плётку. Но медвежонок и без того припомнил вчерашнюю порку. Он так далеко забился под кровать, что Марья Петровна никак не могла его вытащить.

Долго он не вылезал оттуда, спасаясь от наказания.

С этого дня и началось то, что Иван Васильевич выразил словами: «Этот безобразник совсем распоясался».

Может быть, Мишка не так уж и «распоясывался», как казалось, а просто в шмидтовской квартире чересчур привыкли к тишине и покою. И конечно, трудно приладиться к такой жизни непоседе Мише, у которого словно муравьи ползают всё время под шкурой. Что же ему прикажете делать? Сидеть и заниматься статистикой? Или вязать чулки у окошка?

Ясно, что Мишка проводил время, как это требовал его характер. А характер его требовал невозможных вещей. Вот, например, его давно интересовало, что это за сумку таскает хозяин под мышкой. Уж тут не без сладенького!

Он украл портфель и перепортил все бумаги, отыскивая в нём сласти. Пробовал он жевать ведомости Ивана Васильевича. Но нет. Любая сырая морковка была вкуснее этой дряни.

Мишка мужественно перенёс немилосердную порку, которая обрушилась на него в то же утро. Он только громко ухал, когда ремень ударял слишком сильно.

Иван Васильевич так разъярился, что Марье Петровне нельзя было и подступиться к нему.

Ни борода, ни толстовка, ни сапожки — ничто не казалось у него теперь мягким. Марья Петровна только хваталась за виски. Она положила шахматы на самое видное место, а когда Иван Васильевич ушёл к соседу играть, скормила Мишке целую банку варенья.

Однажды Мишка, по обыкновению, торчал в кухне. В припадке неудержимой резвости он вскочил на табуретку, а оттуда на кухонный столик. Столик помещался рядом с открытым окном. Мишка прошёлся по краю стола и вдруг увидел, что на подоконнике стоит медвежонок, такой же боевой и вихрастый, как и он сам, и точно так же боком подбирается к нему, поднимает лапу...

Мишка изо всей силы смазал по нахальной морде медвежонка.

Самовар покачнулся и выкатился на мощёный двор.

Дворничиха принесла его, весь исковерканный и смятый. Мишка притаился на подоконнике. Он ничего не понимал и с самым воинственным видом ждал, чтобы чужой медвежонок снова двинулся на него из окна.