Рефлексы фонемы <ě> в смоленском диалекте начала XVII в.

Кроме того, отмечены написания: дозрит(ь) 67, дозрил 45, смотрилъ 103, смотрив 226, пересмотрити 103, но появление здесь звука [и] может быть объяснено не только фонетически, но и морфологически — аналогией с глаголами, имеющими инфинитивную основу на ‑и.

П. А. Расторгуев, изучивший рукописные и печатные материалы с записями смоленского диалекта XIX — начала XX в. и сам проводивший в 1929—1931 гг. полевые наблюдения над говорами многих населенных пунктов на территории Смоленщины, приходит к выводу о том, что [ě] тут совпал с [е]. «Следы старого ѣ, — пишет П. А. Расторгуев, — имеются иногда в положении его в начале слова под ударением в словах есть (в значении ‘кушать’) и ехать

, здесь имеем и: и̯ист’ и̯ихът’ причем слово и̯ист’ чаще встречается, чем слово и̯ихът’» [Расторгуев 1960: 55]. Форма истъ, как видим, отмечена и в исследуемых текстах. Наличие такой огласовки фиксирует также Е. Ф. Карский: ись («ест») (Ржев) [Карский 1955: 214]. По его наблюдениям, употребление [и] на месте ударного <ě> распространено в белорусских говорах на южных и северных окраинах (напомним, что к белорусским говорам он причисляет и те, которые по современной номенклатуре считаются русскими смоленскими — см. «Этнографическую карту белорусского племени» в [Карский 1903]), причем Е. Ф. Карский полагает, что на юге такое произношение — результат украинского влияния, а на севере — новгородского говора [Карский 1955: 214]. Есть случаи написания и вместо ѣ в слоге под ударением (и обратные замены) и в «Летописи Авраамки» XV в., писец которой предположительно был выходцем из Смоленска. Е. Ф. Карский считает, что они появляются в качестве заимствований из севернорусского или юго-западного оригинала [Карский 1955: 216]. «Пам. обор. См.» оригиналов, естественно, не имели, поэтому следует предположить, что здесь за меной букв ѣ

и и стоит живое произношение. Видимо, в начале XVII века [и] звучало на месте <ě> в некоторых словах не только на севере и юге территории, определяемой Е. Ф. Карским как белорусская, но и на востоке ее — в собственно смоленских говорах. Судя по картам ДАРЯ, в единичных случаях произношение [и] и даже более архаичных вариантов — [е̂], [и͡е] встречается в разрозненных населенных пунктах смоленской группы говоров и сейчас [ДАРЯ 1986: карты 40, 41]. Скорее всего, с тем, что [е̂] в некоторых случаях давал рефлекс [и], связано и наличие в изучаемых текстах случаев мены букв е—и в ударных слогах: за недожевку (за то, что недожила положенный срок у хозяина) 226, по стишкам (ср. контекст: по дорогам и по стишкам сторожи поставил) 11[8], Ловринтеяв сын

227 (I), у Родки Словинскаго 242 (ср. Словенской 227 (IV), у Илейки Словенскаго 242). О том, что [е] вместо [и] встречается в говорах бывшей Смоленской губернии (Бельский уезд), писал Е. Ф. Карский [Карский 1955: 226]. Есть небольшой диалектный «островок» возле Рославля, где фиксируется произношение [и] на месте [е́] и сейчас [ДАРЯ 1986: карта 41].

В «Пам. обор. См.», однако, помимо замены ѣ на и встречен еще один тип написаний — с нетривиальной для восточнославянской письменности заменой в ударном слоге ѣ на я: мы не вядаям 20, вясчее

86, 146 (= вѣсчее, т. е. «пошлина, побор с определенного веса товара, плата за взвешивание» [СлРЯ XI—XVII вв.: 120]). Сюда же, вероятно, относится фамилия Облязов: Облязов 62, 92, 159 (7×), 241, 247 (3×), 249 (2×), 253 (4×), 256 (4×), 265 (3×), Облязова (Р. ед.) 191, 253, Облязову 232, Аблязов 141 и даже Облазов 209 (наряду с Облезов 241 (2×)[9]. Происхождение носителей этой фамилии устанавливается по контексту вполне надежно. Все они из Дорогобужа, на что есть прямое указание в текстах №232, 241, 247, 249, 256, 265. Возможно, в эту же группу написаний входит и фамилия Изъялов: Из(ъ)ялов 256, Из(ъ)ялав 241.