Реформы и реформаторы

– Кто ты? – спросил Тихон.

– Иванушка я, Иванушка. Аль не узнал? Господь послал меня к тебе, а за мной и сам будет скоро.

Старичок положил руки на голову Тихона, и ему стало покойно, как ребенку на руках матери.

– Устал, бедненький? Много вас у меня, много детушек. Ходите по миру, нищие, сирые, терпите холод, и голод, и скорбь, и тесноту, и гонение лютое. Да не бойтесь-ка, миленькие. Погодите, ужо соберу я вас всех в новую Церковь Грядущего Господа. Была древняя Церковь Петра, Камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома летящего. Ударит в Камень Гром – и потечет вода живая. Первый Завет Ветхий – царство Отца, второй Завет Новый – царство Сына, третий Завет Последний – царство Духа. Едино – Три, и Три – едино. Верен Господь обещающий, который есть, и был, и грядет!

Лицо у старичка стало вдруг юное, вечное. И Тихон узнал Иоанна, сына Громова.

А старичок беленький поднял руки свои к черному небу и воскликнул громким голосом:

– И Дух, и Невеста говорят: «Прииди!» И слышавший да скажет: «Прииди!» И свидетельствующий сие говорит: «Ей, гряду скоро! Аминь». Ей, гряди, Господи Иисусе!

– Ей, гряди, Господи! – повторил Тихон и тоже поднял руки к небу с великою радостью, подобной великому ужасу.

И засверкала молния, белая на черном небе, как будто небо разверзлось.

И Тихон увидел Подобного Сыну человеческому. Глава его и волосы были белы, как белая волна, как снег; и очи его – как пламень огненный; и ноги его подобны халколивану, как раскаленные в печи; и лицо его – как солнце, сияющее в силе своей.

И Семь Громов проговорили:

– Свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель, который есть, и был, и грядет.

И Громы умолкли, и наступила тишина великая, и в тишине послышался голос, более тихий, чем сама тишина:

– Я есмь альфа и омега, начало и конец, первый и последний. И живый. И был мертв. И се жив вовеки веков. Аминь.

– Аминь! – повторил Иоанн, сын Громов.

– Аминь! – повторил Тихон, первый сын Церкви Громовой. И пал на лицо свое как мертвый, и онемел навеки.

* * *

Очнулся в келье отца Сергия.

Весь день тосковал старец о Тихоне, томимый предчувствием, что с ним случилось недоброе. Часто выходил из кельи, блуждал по лесу, искал его и кликал: «Тишенька! Тишенька!» – но только пустынный отзвук отвечал ему в предгрозной тишине.

Когда надвинулась туча, в келье стало темно как ночью. Лампада теплилась в глубине пещеры, где оба старца молились.

Отец Илларион пел псалом:

Глас Господень над водами, Бог славы возгремел, Господь над водами многими.

Глас Господа силен, глас Господа величествен.

Вдруг ослепительно белое пламя наполнило келью, и раздался такой оглушающий треск, что, казалось, гранитные стены, в которых построена келья, рушатся.

Оба старца выбежали вон из кельи и увидели, что сухая сосна, которая возвышалась одиноко на краю просеки над мелкою порослью, горит, как свеча, ярким огнем на черном небе, должно быть зажженная молнией.

Отец Сергий пустился бежать с громким криком: «Тишенька! Тишенька!» Отец Илларион – за отцом Сергием. Подбежав к сосне, нашли они Тихона, лежавшего без чувств, у самого подножия горящего дерева. Подняли его, перенесли в келью, и так как не было другой постели, то уложили в один из гробов, в которых сами спали. Думали сперва, что он убит громом. Отец Илларион хотел уже читать отходную. Но отец Сергий запретил ему и стал читать Евангелие. Когда прочел слова: Истинно, истинно говорю вам: наступает время и наступило уже, когда все находящиеся в гробах услышат глас Сына Божьего и, услышавши, оживут, Тихон очнулся и открыл глаза. Отец Илларион упал на пол от ужаса: ему казалось, что отец Сергий воскресил мертвого.

Скоро Тихон совсем пришел в себя, встал и сел на лавку. Он узнавал отца Сергия и отца Иллариона, понимал все, что ему говорили, но сам не говорил и отвечал только знаками. Наконец они поняли, что он онемел – должно быть, от страха язык отнялся. Но лицо у него было светлое; только в этой светлости – что-то страшное, как будто в самом деле воскрес он из мертвых.

Сели за трапезу. Тихон пил и ел. После трапезы стали на молитву. Отец Илларион в первый раз молился с Тихоном, как будто забыл, что он – еретик, и, видимо, чувствовал к нему благоговение, смешанное с ужасом.

Потом легли спать – старцы, как всегда, в свои гробы в пещере, а Тихон – в избе, на полати над печкою.

Гроза бушевала, выл ветер, лил дождь, шумели волны озера, гром гремел, не умолкая, и в оконце светил почти непрерывный белый свет молний, сливаясь с красным светом лампадки, которая теплилась в пещере перед образом Нечаянной Радости. Но Тихону казалось, что это не молнии, а старичок беленький склоняется над ним, говорит ему о Церкви Иоанна, сына Громова, и ласкает его, и баюкает. Под шум грозы заснул он, как ребенок под колыбельную песенку матери.