Реформы и реформаторы

– Потерпи, Ларивонушка! – умолял отец Сергий. – Потерпи на нем, ради Христа! Сотвори мир и любовь…

– С еретиком какой мир? – возражал отец Илларион. – Бранися с ним до смерти, не повинуйся уму его развращенному. Своего врага люби, а не Божия! Беги от еретика и не говори ему ничего о правоверии, токмо плюй на него. Ей, собаки и свиньи хуже еретик! Будь он проклят! Анафема!

– Потерпи, Ларивонушка!.. – повторял отец Сергий с мольбой бесконечной, но бессильной, как будто и сам втайне сомневался в правоте своей.

Тихон отошел прочь. Он вдруг понял, что напрасно ждет помощи от отца Сергия и что этот великий святой, пред Господом сильный как ангел, пред людьми слаб как дитя.

Спустя несколько дней опять сидел Тихон с отцом Сергием на каменных ступеньках у входа в келью, точно так же, как в первый день. Они были одни. Отец Илларион поехал в лодке рыбу ловить.

Была знойная белая, но от грозовых облаков темная ночь. В последние дни все собиралась гроза, но не могла собраться. На земле – тишина мертвая. А на небе неслись бурные, быстрые, но тоже безмолвные тучи, словно немые великаны бежали на бой. Изредка слышался тихий, далекий, точно подземный, гром, похожий на ворчание сонного зверя. Вспыхивали бледные зарницы, как будто ночь содрогалась от ужаса. И при каждой вспышке явственно, четко, до последнего крестика острых еловых вершин выступали на зареве белого пламени все очертания острова и отражались в воде, точно там, внизу, был другой остров, совершенно подобный верхнему, только опрокинутый, и эти два острова висели между двумя небесами. Зарница потухала, и все опять погружалось во мрак, в тишину; слышалось только ворчание сонного зверя.

Тихон молчал, а отец Сергий, глядя в темную грозную даль, пел акафист Иисусу Сладчайшему. И тихие слова молитвы сливались со звуками грома:

Иисусе, сило непобедимая,Иисусе, милосте бесконечная,Иисусе, красото пресветлая,Иисусе, любы неизреченная,Иисусе, Сыне Бога живого,Иисусе, помилуй мя грешного.

Тихон чувствовал, что отец Сергий хочет ему что-то сказать, но не решается. Лица его во мраке не видно было Тихону, но, когда он взглядывал на него в кратком блеске зарниц, оно казалось ему таким скорбным, как еще никогда.

– Отче, – наконец заговорил Тихон первый, – скоро уйду от вас…

– Куда пойдешь, дитятко?

– Не знаю, отче. Все равно. Пойду куда глаза глядят…

Отец Сергий взял его за руку, и Тихон услышал трепетный ласковый шепот:

– Вернись, вернись, чадушко!..

– Куда? – спросил Тихон, и вдруг стало ему страшно, он сам не знал отчего.

– В Церковку, в Церковку! – шептал отец Сергий все ласковей, все трепетней.

– В какую Церковь, отче?

– Ох, искушение, искушение! – вздохнул отец Сергий и кончил с усилием:

– Во единую святую соборную апостольскую…

Но такая мертвая тяжесть и косность была в этих словах, как будто говорил их не сам он, а кто-то другой заставлял его говорить.

– Да где же Церковь та? – простонал Тихон с невыразимою мукою.

– Ох, бедненький, бедненький! Как же без Церкви-то?.. – опять зашептал отец Сергий с ответною и равною мукою, по которой Тихон почувствовал, что он понимает все.

Вспыхнула зарница – он увидел лицо старика, дрожащие губы с беспомощною улыбкою, широко открытые глаза, полные слезами, и понял, отчего так страшно: страшно то, что это лицо могло быть жалким.

Тихон упал на колени и протянул к отцу Сергию руки с последнею надеждою, с последним отчаянием.

– Спаси, помоги, заступись! Разве не видишь? Погибает Церковь, погибает вера, погибает все христианство! Уже тайна беззакония деется, уже мерзость запустения стала на месте святом, уже Антихрист хочет быть. Восстань, отче, на подвиг великий, гряди в мир на брань с Антихристом!..

– Что ты, что ты, дитятко? Куда мне грешному?.. – залепетал отец Сергий со смиренным ужасом.

И Тихон понял, что все его мольбы напрасны и что отец Сергий навеки отошел от мира, как от живых отходят мертвые. «Всех люби и всех бегай», – вспомнилось Тихону страшное слово. «А что, если так? – подумал он с тоскою смертною. – Что, если надо выбрать одно из двух: или Бог без мира, или мир без Бога?»

Он упал ничком на землю и долго лежал, не двигаясь, не слыша, как старец обнимал и утешал его.

Когда пришел в себя, отца Сергия уже не было с ним: должно быть, пошел молиться на гору.

Тихон встал, вошел в келью, надел дорожное платье, навязал на плечи котомку, на шею образ святой Софии Премудрости Божией, взял в руки палку, перекрестился и вышел в лес, чтобы продолжать свое вечное странствие.

Хотел уйти не прощаясь, потому что чувствовал, что прощание будет для обоих слишком тягостно.

Но, чтобы взглянуть на отца Сергия в последний раз, хоть издали, пошел на гору.

Там, среди поляны, старец, как всегда, молился на камне.

Тихон отыскал углубление в скале, как бы колыбель из мягкого мха, где провел первую ночь, лег и долго глядел на недвижный черный облик молящегося, на ослепительно белое пламя зарниц и безмолвно летящие бурые тучи.