Рефрен (СИ)

- Джейн, - я вдавила сигарету в режущий холодными безжизненными гранями дорогой хрусталь. – Я уезжаю. Это были мои последние работы. Наша последняя встреча. Я выполнила перед тобой свои обязательства.

- Бела-а-а, - она дотянулась до моего плеча, потрясла меня, словно желая привести в чувство, желая вернуть то, что нельзя вернуть.

…Так я трясла угасающую в моих руках дочь, ощущая, как по капле, сквозь мои пальцы просачивается ее жизнь. Уходит в непроглядную черноту асфальта.

Не удержала. Мари больше нет.

- Не руби с плеча, нельзя так. Тебе надо сменить обстановку, начать все заново.

Заново. Новая жизнь.

…Они не могут понять. Будто можно поделить на «новое» и «старое» свое сердце, свою душу. Будто можно перечеркнуть смерть, преодолеть ее, свернув в глухой поворот.

- Послушай, Белла, у меня есть для тебя прекрасный вариант, - Джейн снова стояла у меня за спиной, вцепившись в плечи. – Дядя Фред звал провести на Эсперанце месяц, Алек все равно не может, застрял с этой своей сделкой. А тебе, милая, это сейчас ой как необходимо. Уезжай туда.

- Сегодня вечером можно? – сухо спросила я.

Мне надо было уехать. Надо было вновь остаться одной в царственных холодных покоях горя.

Мари больше нет. Меня ничто и нигде не держит.

- Можно. Я позвоню, договорюсь, чтобы тебя встретили.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

…Наверное, он сел рядом незадолго до взлета. Но я не заметила.

Я была заперта в лабиринте мыслей о Розмари.

Малышке не приходилось летать. Боялась бы она? Нет. Она была бы перевозбуждена, непоседлива от множества новых впечатлений. Смеялась бы, улыбалась. Была игрива, как солнечный лучик.

Мари больше нет. Как же я тоскую по ней…

Если бы он заговорил, обозначил свое присутствие, то все было бы иначе. Но он молчал, наблюдал, видимо, сосредоточив свой взгляд на моей правой щеке, поскольку я была повернута к иллюминатору, безучастно фиксируя, как земля, сливаясь в бегущие коричневые с белым полосы, остается позади, внизу.

Я случайно развернулась окликнуть стюардессу. Я случайно натолкнулась на внимательный, настороженный взгляд бирюзовых глаз.

Нет. Невозможно.

Хорошо знакомое лицо. Лицо, отчеканенное сердцебиением. Каждая черта как удар об землю, резкий, внезапный, после которого невозможно вдохнуть и все тело дрожит. Коллапс, адреналин, шок, раздирающая боль.

Всхлипнув, я снова отвернулась к иллюминатору, впилась зубами в нижнюю губу, дурнота волнами желчи подкатывала к горлу.

- Прошу, не надо, - он не дотрагивался до меня, наклонившись ко мне, к самому уху. И только голос… В голосе – плавящая теплота.

 – Прости, пожалуйста, но я не могу иначе. Я чувствую, что теряю тебя. А я не могу допустить этого. Так не осуждай меня за то, что я борюсь всеми доступными способами.

- Джейн тоже хочет как лучше, - холодно бросила я.

Я закрыла глаза.

Его лицо… Почему она была так похожа на него? Почему ее забрали у меня?

Он изменился. Не постарел. Угас. На нем лежала печать траура. Она не старит, она высасывает яркий блеск глаз, сминает гладкие черты, оставляя тяжелые складки у губ, на лбу, крадет ауру беззаботного счастья.

Больше он не был тем Тэдом, чей восторженный, полный жизненной игры взгляд лился на меня сквозь витрину магазина обуви в момент нашей первой встречи. Он не был тем, кто уверен во всем, кто доверяет судьбе. Не был тем, для кого счастье так же просто, как приготовление кукурузных хлопьев на завтрак.

Он стал другим. Стал закопченным сажей смерти куском стекла, который больше не пропускает солнечный свет.

Мари нет. Солнце угасло. И с полоснувшей остротой ясностью я увидела: он тоже знает этот рефрен.

- И Джейн тоже прости. Нам обоим надо уехать, отвлечься. Просто позволь быть рядом…

Он продолжал говорить. Поток слов огибал мой слух. Так вода обтекает камень, не проникая вовнутрь.

Я устала. Словно прожила тысячи жизней, изборожденных черными пропастями трагедий.

…Заблудилась в седом тумане опустошенности.

Он будет рядом. Но я так далека от него, я рядом не буду.

20 ноября. Эсперанца. Карибские острова.

Я сидела на берегу, вглядываясь в тонкую серебристо-розовую полосу над гладью моря, колеблющегося в фиолетовых, болотно-зеленых, темно-синих красках уходящей ночи. Надо мной нависал сумрак, готовый упорхнуть по первому же требованию дневного света, позади меня была тьма, всегда стерегущая в изгибах ветвей и листьев обильной растительности, подо мной была влажная прохлада песка.

Из зимы очутиться в лете. Вероятно, это то, что должно восприниматься как приятный шок, экстаз от приключения. Я чувствовала лишь пустоту, монохромность усталости, горечь никотина во рту и головную боль из-за джетлага.

Оторвав ладони от песка, я поднесла их к своему лицу, пристально вглядываясь в точки мокрых песчинок, впившихся в кожу. Каждая – одинокая планета во вселенной множества. Каждая – кусочек былого единства, по воле воды, ветра и судеб ставшая горькой отдельностью.

Я не ждала солнца. Не хотела, чтобы оно всходило. Я хотела этой призрачной границы между тьмой и светом.