Рефрен (СИ)

Теплая ладонь с нежностью легла на мое плечо, опустилась вниз, до локтя, снова вернулась вверх. Затем палец легко провел по шее, оставляя след искорок на коже.

Это будто происходило не со мной. Или, возможно, со мной, но сквозь толщу лет и событий.

Когда пальцы мужа погрузились в мои волосы, а у своего уха я ощутила трепет его дыхания, я резко поднялась. Мышцы свело от напряжения.

Я ушла.

В кухонной зоне я села на единственный стул, отвернулась к окну.

Серая мгла пасмурного дня, врезавшаяся в промежуток между неплотно задернутыми занавесками, жгла глаза.

Почему он не может понять? Как объяснить ему, что происходит, и нужно ли это?

Ничего уже не нужно.

Нащупав холодными пальцами пачку сигарет на столе, я закурила. Колыбель сигаретного дыма укачивала муку моего рефрена. Пристально всматриваясь в протянувшиеся белесые фантомные щупальца, я вспоминала свое солнышко. До мелочей. Прикрытые от смеха бирюзовые глаза, маленькие ручки, обнимающие буклированный живот зайца по имени Мистер Ушастик. Ножки в беленьких колготках и новеньких туфельках с серебристыми  бантиками в мелкий черный горошек. Я купила их на ее день рождения. Ее последний день рождения.

Я помнила ее живой, в то время как сама была мертвой.

19 ноября. Вашингтон. Кеньон-стрит.

Льдисто-голубые глаза Джейн исследовали одновременно два моих эскиза. Сравнивали, уравнивали, анализировали.

- Гранильный нефрит… Гм, весьма неожиданно, - пробормотали жирно-накрашенные, до кукольной припухлости губы. – Черный коралл и платина. Выглядит будто слеза. Потрясающе.

В просторном офисе было прохладно, и сама Джейн Сазерленд в тусклом сером полусвете зимнего утра мегаполиса была точно тень холода: бесцветные волосы блондинки, безупречно отбеленная кожа, плотные штрихи макияжа. Черный костюм в узкую полоску. Доминирование светлых линий, удлиняющих все: минуты, выдохи и вдохи. Растягивающих мои рабочие обязательства.

Это все уже перестало быть моим, иметь какое-то значение, играть красивую роль разнообразия. Джейн прекратила наседать на меня, звонила раз в неделю.

Перекрывая потребность создавать, я делала эскизы украшений все реже, но в своем воображении видела их так четко, в таких яростно кричащих деталях, как никогда раньше. Все они – выражение моей застывшей хватки на костлявых стопах ангела смерти, уносящего от меня мою малышку.

«Мари нет», - говорили мне эти зарисовки. Напоминали, выжигали штрихами образы, чувства. И все застывало в камень.

- Белла Джеймисон, - Джейн сложила в стопочку эскизы, тонкие пальцы с розоватым маникюром сжали бумагу, постучали ею по столешнице, словно молоток судьи перед объявлением приговора. – Я знаю тебя сколько уже? Десять лет, кажется. Но вот это, - новое мелодраматичное постукивание. – Это взрыв просто! Эта коллекция стоит десятки тысяч. Это уже не дизайн, это искусство, черт возьми.

Я рассматривала расплывающееся отражение белых листов бумаги в темно-коричневой полировке огромного стола.

…Десять лет мы с ней были подругами. Десять лет назад я думала, что у меня будет все, как у всех: любимая работа, любимый человек, ребенок…

Почему теперь у меня ничего нет? Чем я заслужила именно такую судьбу?

Меня замутило, я сжала подлокотники кресла, в котором сидела, вглядываясь в черную шерсть своего платья. Крошечные ворсинки располагались в хаотическом беспорядке.

Джейн тоже слилась с моей чернотой, как все остальное. Стала помехой, тем, кто тревожит, тянет вперед. А я хочу застыть навечно здесь и сейчас, как те полудрагоценные камни, формы и оправу которых я запечатлела в эскизах.

Так мне не будет больно.

- Ты талантище, моя дорогая, - она подошла сзади и, наклонившись, окутав меня смесью запахов магнолии и мускуса, обняла, на секунду сжав грудь и плечи, щекоча щеку прядью волос.

Я так устала. Хочу уйти отсюда. Ничего из того, что она расточает, мне не нужно.

- И прости, что так вышло с Тэдом. Не обижайся на меня, - она выпрямилась, шагнула к креслу рядом и села в него.

Вежливо пожав плечами, продемонстрировав иллюзию внимания, я  открыла сумочку, достала свои сигареты.

Только у Джейн он мог узнать, где я.

- Он одолевал меня звонками, но я держалась. Потом стал приходить, представляешь. Часами сидел в приемной, доводил Джинну просьбами. В последние недели он выглядел таким больным и несчастным, что у меня сердце не выдерживало. Вы поговорили?

Я выпустила пустые слова вместе с дымом:

- Я не могу его видеть. Мне снова нужно уехать.

- Он хочет как лучше.

Я разглядывала серые зернышки пепла на кончике сигареты, дрожащей в моих пальцах.

- Мы чужие люди теперь, - серый тлеющий снег осыпался в пепельницу. Я выдохнула ядовито-жгучий дым.

- Не верю в это. И никогда не видела, чтобы мужчина так дорожил женой и браком.

Почему я все еще здесь? Почему слушаю ее, скольжу невидящим взглядом по обстановке, сотканной из алюминия, темного дерева, пепельно-молочного света утра?