Все эти раздоры между янсенистами и молинистами, раздоры, в которых под покровом религиозного противодействия на первый план выдвигалась неприкосновенность души, сформировали подлинное политическое противодействие. Господин де Флёри решил положить конец этому расколу, который не слишком заботил прежнего первого министра, принца крови, но, вполне естественно, чрезвычайно заботил нового первого министра, кардинала.
Однако г-н де Флёри не был человеком, способным принимать решения наподобие тех, какие принимали Людовика XIV или Ришелье. Сульпицианец и, следовательно, враг янсенистов, он, тем не менее, обладал покладистым нравом и не мог решиться на жестокие гонения. Поэтому он созвал собор духовенства, состоявший исключительно из французских священников, что, по крайне мере внешне, отвечало устремлениям янсенистов, горячих сторонников прерогатив галликанской церкви.
Этот церковный собор, никак не связанный с папством, имел целью объединить самых видных деятелей епископата, дабы они изучили положение в Церкви и вынесли определение в отношении незадолго до этого изданной книги Жана Соанена, епископа Сенезского, ожесточенного врага буллы "Unigenitus".
Руководить собором было поручено епископу Амбрёнскому, которым был не кто иной, как наш старый знакомый г-н де Тансен.
Книга Жана Соанена была изучена с величайшим вниманием, и епископы почти единогласно заявили, что она содержит доктрины, противные христианскому вероучению и послушанию, которое епископат обязан оказывать папе. В итоге янсенисты обвинили Амбрёнский собор в продажности, как прежде они обвиняли в этом парламент Экса.
В ответ на приговор собора резкой отповедью ему прозвучал памфлет "Горное эхо в окрестностях Амбрёна":
Но худшее для правительства заключалось в том, что этот янсенистский дух, порождавший всюду, как мы видели, упорное противодействие, почувствовал собственную силу и перешел от обороны к нападению. Парламент был полностью янсенистским, поэтому король повелел парламентским чинам явиться в Рамбуйе и устроить там торжественное заседание с его участием; и там, выказывая все величие своего монаршего сана, король заявил, что он не потерпит более никакого противодействия и требует, чтобы его воля была исполнена.
Первый президент попытался заговорить, но король принудил его к молчанию, крикнув во весь голос:
— Замолчите!
Еще до окончания заседания по парламентским скамьям стало ходить четверостишие: