Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945

— Хлопцы, облава! Нас окружают!

— Кто, кто, Ивашка?

— Эсэсовцы и фолькштурмовцы. Выкуривают нашего брата из келлеров и строят в колонны. Хотят куда-то гнать. А куда? Ой, лихо нам, хлопчики! Чует мое сердце, что они готовят нам расстрел.

Выглянув наружу, мы убедились в справедливости слов Ивана Гончаренко. Кольцо блокады, постепенно смыкаясь и суживаясь, все ближе подступало к нашему убежищу. Вооруженные автоматами эсэсовцы и фолькштурмовцы то и дело выводили из близлежащих нор троглодитствующих пленяг и гнали их на дорогу.

— Каюк, ребята! Спасайся кто может!

Но спастись уже нельзя, потому что все пути отхода отрезаны. Остается только поглубже забиться в норы и ждать.

Не прошло и получаса, как над сводом келлера послышался тяжелый топот нескольких пар ног, обутых в кованые сапоги. Затем кто-то просунул голову в щель и крикнул зычным голосом:

— Алле раус! Шнелля![979]

Забившись по углам, мы стараемся не подавать никаких признаков жизни.

— Альзо, хаб гезагт: раус! Руки верш унд раус![980]

Не получив ответа, немец разряжает чуть ли не всю магазинную коробку в невидимое ему пространство подземелья. К счастью, пули не задели никого из нас.

Не добившись успеха, эсэсовцы стали забрасывать подвал дымообразующими шашками. Они-то и побороли наше упорство. Со слезящимися глазами, кашляя и чихая, мы один за другим выскакиваем из келлера. Фольксштурмовцы окружают нас и гонят на тополевую аллею, где эсэсовские чины уже формируют большую колонну.

Вот ведут новую партию. Это военно-интернированные итальянцы. Их человек тридцать. Они бодро шагают и весело поют: Santa Lucia, Santa Lucia[981]. У каждого из них на плече крафтзак с мукой. Эти-то мешки и придают, вероятно, бодрость сынам Авзонии. Шагая в такт песне, они небось думают про себя: «Будь что будет, а паста ашутта у нас будет!»

Никто из конвоиров даже и не пытается захватить у «макарони» их драгоценный груз. Фольксштурмовцы глядят на вокалистов с некоторой долей сожаления, а в глазах эсдэковцев и эсэсовцев можно прочесть презрительную иронию: «Тащите, мол, дурачье, тащите, коли вам любо. Все равно далеко не пронесете. Через час-другой ваши бренные тела будут превращены в мешки с костями».

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, когда раздалась громкая команда:

— Антретен![982]

Дрогнула тысячеголовая колонна и, понукаемая окриками конвоиров, двинулась по тополевой аллее.

Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний![983] Всего согнано в колонну не менее 5000 человек. Половину составляют русские, другую — французы, бельгийцы, голландцы, итальянцы, поляки и прочие народы. Преобладают, конечно, военнопленные, но есть и цивильные. На каждую сотню мужчин приходится 3–4 женщины.

Я шагаю в голове колонны. Рядом идет мой «лейб-медик» Рая. Через плечо у нее висит большая кожаная сумка с набором хирургического инструмента, медикаментов и перевязочных средств. Рая ведет меня под руку, так как из‐за большого костного дефекта черепа видит во мне совершенно беспомощное существо, «стеклянного студента»[984].Через 3–4 десятка шагов я начинаю примечать, что роли наши постепенно меняются и Рая все чаще опирается на мою руку.

Между тем затихшая было к ночи канонада возобновилась и усилилась. Англо-американские полевые и дальнобойные орудия без перерыва лупят по мертвому городу Ганау, на руинах которого фрицы расположили свои огневые позиции. Справа и слева от нас на всем пути колонны то и дело вспыхивают костры взрывов. Однако эта бешеная и внешне очень эффектная пальба весьма мало эффективна. Она не причиняет никакого ущерба ни фрицевским позициям, ни растянувшейся на целый километр пленяжьей колонне.

— Эх, горе-артиллеристы! — иронизируют мои товарищи слева. — Бьют-бьют по развалинам, а все без толку. Сюда бы двинуть одну нашу батарею, через полчаса от фрицев только мокренько бы осталось.

Реющий над руинами города американский самолет-корректировщик повисает над колонной.

— Хлопцы, — раздаются голоса, — у кого есть белые тряпки, клади их на голову! Рви подштанники и рубахи. Американцы не будут стрелять в тех, кто накроется чем-нибудь белым.

Кое-кто действительно накрылся белым тряпьем. Однако подавляющее большинство пленяг отнеслось неуважительно к рекомендованному средству противовоздушной обороны. Пошли шутки, насмешки, иронические замечания:

— Вот еще выдумал! Стану я рвать единственные кальсоны.

— Выходит, голову накрой, а дупу открой.

— А мне и рвать-то нечего. Последние подштанники не далее как вчера изорвались в клочья.

— Что ж ты, дурашка, не сберег те лоскуточки? Дал бы кажному по тряпице, гляди, полколонны спас бы от смерти. Слышал ведь, что говорят Мандрыка и прочие мудрецы: рваные кальсоны, если ими правильно пользоваться, лучшее средство ПВО.

Давно и не нами замечено, что трагической маске всегда сопутствует шутовской колпак. Стоит только безглазой махнуть косой, как где-нибудь рядом обязательно прозвенят бубенцы скомороха. Ну как тут не вспомнить гениального Шекспира и не поклониться его удивительному знанию всех антиномий жизни.