Рейс

– Прямо на окраине Донецка ополченцы столкнулись сегодня с группой спецназа ВСУ! – журналист канала «Заря» Егор Непомнящий позировал на фоне густого черного дыма с мелькающими в нем языками пламени. – В результате жестокого, но короткого боя враг был уничтожен. Однако, к огромному сожалению, российская культура и вся Россия сегодня понесли невосполнимую потерю. В этом своем последнем бою с оружием в руках погиб великий русский писатель и политрук русского добровольческого батальона «Дагомея» Платон Парамонович Захаров. Он в очередной раз ехал в Донецк собирать материал для своей новой книги, действие в которой должно было разворачиваться на полях сражений восставшего Донбасса с киевскими карателями, но теперь эта книга уже никогда не будет написана…

Далее во весь экран появилось круглое улыбающееся лицо «соловья Генштаба» с датами рождения и смерти, перехваченными георгиевской ленточкой. Кончался сюжет полной драматизма заключительной сценой бойни на бензоколонке. Поджарый военный лет сорока, похожий на американского спецназовца из кино, и высокая стройная блондинка буквально выскочили из языков пламени, охвативших станцию, и бежали прямо на камеру, которая выхватила крупным планом его мужественное загорелое лицо с голубыми глазами и шрамом на левой щеке. Алехин даже успел крикнуть прямо в камеру: «Иди на … !» Последнее слово, несмотря на спешку, выпускающие успели запикать. Но все было и так ясно.

У ошеломленного Книжника было ощущение, что Алехин обращался непосредственно к нему. Не в силах поверить в происходящее, он остановил автоматическую запись. Прокрутил эпизод два раза с начала до конца и выключил телевизор. У него не было слов.

– Ну, Алехин, у тебя совсем крыша съехала, – наконец пробормотал он и потянулся за телефоном. – Пора «скорую помощь» вызывать.

И набрал номер под шифром «Боксер».

Глава шестнадцатая 

ТАНЕЧКА

Курская область. Август

Подполковник проснулся один. Лида рано утром уехала на дежурство, не разбудив его. Оставила записку, чего поесть и как согреть. Легли спать поздно. Горовой, чтобы расслабиться, выпил на ночь стакан водки. Не пробрало, так и лег трезвый. Они долго не могли уснуть, лежали молча. Лида вытащила одеяло из пододеяльника. Жара даже ночью не отпускала. Горовой прислушивался к дыханию Лиды. Она лежала лицом к стене, к нему спиной. Погладил ее по спине. Не отозвалась. Хотя и не спала. Просто лежала тихо. Лида чувствовала, что происходит что-то нехорошее. Она никогда не видела Жору в таком состоянии. Приехал не на машине, без формы, черт знает в чем, небритый. И вообще какой-то не такой. Что стряслось, спросить постеснялась. Может, что в семье?

Она знала, что «дорогая» его в отъезде. В отпуске. Он обычно был улыбчивый, веселый и даже по-своему нежный. Порой брал ее на руки, относил в постель. Нарвал в прошлый раз полевых цветов – ромашек и колокольчиков розовых, меленьких. Где взял? Сушь же кругом… А тут ни слова. И глаза будто не его. Красные, воспаленные и… пустые. Словно смотрит и не видит. Вроде внутрь себя смотрит. И не поцеловал даже. Не то что в губы – вообще не поцеловал. И обычно если и пахнет от него чем, то одеколоном. Сильный такой запах. Словно им специальный военный одеколон выдают. А тут пахнет потом. И рубашка несвежая. Будто он и… не он. Или он, но лет на десять старше. Какой-то весь вдруг вылинявший стал, как соседский кот.

Спросила, как дела. А он промычи что-то в ответ – и за бутылку. Открыла ему огурцы мамины. Больше не спрашивала. Они никогда особенно много не говорили. Говорил обычно он, она слушала. Он любил всякие армейские прибаутки – голосом таким строевым говорил, как в мегафон: «Эй, вы трое! Ну-ка, оба ко мне! Что морды такие красные, как огурцы! Водку пьянствуете? Беспорядок нарушаете? Молчать, я вас спрашиваю! Я вам кто или нет!» Лида каждый раз умирала от смеха – «красные, как огурцы», «кто или нет».

Особенно ей нравилось его выражение «Проснемся – разберемся». Такое бодренькое, оптимистическое. Он часто так говорил. Уже другим, родным, теплым голосом. Проснемся, мол, разберемся. Обнимал ее, целовал в губы. Как ни брился до синевы, а все равно щетина колючая. Сначала щекотно было. Потом привыкла. А когда там, внизу ее целовал, то щетина – не щетина. Все внутри переворачивалось. Никто ее так не целовал. Никогда в жизни. Все какие-то дурные попадались. Ее и дурой называли, и даже истеричкой. Хотя какая она истеричка?.. А тут серьезный. Офицер. Любит. Подарки дарит. Ни разу слова обидного не сказал. Веселый. Один недостаток – семейный. Ну хоть такой. Таких сейчас днем с огнем не найти. Одни алкаши да наркоманы. И вдруг – как подменили. Ну совсем другой. Ну ладно. Проснемся – разберемся, решила она. И уснула.