Река надежды

Слова были обращены к самому низенькому из троих, одетому почти по-европейски – в рубашку из красной хлопчатобумажной ткани с шерстяным полосатым поясом[65] и коричневые шерстяные гетры поверх штанов, затейливо украшенные на индейский манер. Он пожал плечами, и губы его, и без того тонкие, сжались в выражающую презрение нитку.

– Нет. Это Каишпа предлагает ее. У него перед вами долг, diba’amaage[66].

– Это его жена?

Молчание. Уголки губ Голландца слегка приподнялись.

– Oshkiniigikwe! Gigishkaajige![67] – проговорил Каишпа, указывая на женщину. – Обмен хороший! Очень хороший!

Ван дер Меер обошел вокруг молодой женщины, которая стояла, гордо вздернув подбородок и глядя в стену.

– Каишпа должен знать, что я не торгую рабами.

– Каишпа знает, я ему говорил, – ответил Вемикванит, по-прежнему хмуря брови. – Он говорит, что, если вы откажетесь, он продаст ее другому и вернется с монетами. Но он думает, что здесь ей будет лучше.

– Вот как? Он так думает?

– Да! – ответил Вемикванит, глядя Голландцу в глаза. – Я сказал, что Wemitigoozhi[68] всегда держит слово.

– Это правда, я всегда держу слово. Но не припоминаю, чтобы я обещал тебе, что женщину тут никто не обидит…

– Wemitigoozhi говорит, что хочет защитить нас от дурного обращения Zhaaganaash

[69]! Эта женщина – wiisaakodewikwe[70]. Ее отец был французский солдат из гарнизона Микиллимакинак, а мать умерла от оспы прошлым летом. Zhaaganaash хочет владеть ею только для своего удовольствия! У нее уже есть от него ребенок, и она ждет второго! Микваникве хорошо работает. Хорошо обрабатывает кожу и делает очень красивые makizins[71]!

– Микваникве – это твое имя? – спросил Голландец у молодой женщины, которая до сих пор ни разу не шевельнулась. – Ты говоришь по-французски?

– Gaawiin

[72].

– Значит, ты понимаешь этот язык?

– Miinange[73].

– Хорошо! И ты согласна, чтобы тебя продали, Микваникве?

Молодая женщина несколько раз быстро кивнула. Она была достаточно высока, чтобы смотреть Голландцу в лицо, не поднимая головы. Ее собеседник тем временем нахмурился и потер подбородок.

– Что ж, хорошо! – сказал он и повернулся к Вемикваниту. – Я согласен списать бочонок водки, но и только! Он остается должен мне за порох, олово и нож.

Вемикванит перевел его слова Каишпе. Индеец сердито хмыкнул.

– Торговаться я не стану! – предупредил ван дер Меер, скрестив руки на груди. – Если я проявлю щедрость, он к этому привыкнет!

– Odaapinige[74].

– Вот и славно! Вемикванит, запомни, это последняя сделка такого рода, которую я с вами заключаю! Следующий раз приносите шкурки! И тогда Wemitigoozhi тоже сдержит слово.

– Они поняли.

Голландец хотел что-то добавить, но тут увидел держащегося в тени Александера.

– Вот и вы, мой друг! – воскликнул он, широко улыбнувшись. – Идемте, перед отъездом я хочу поговорить с вами с глазу на глаз!

Трое индейцев, повернувшись, уставились на молодого человека. Тот, что был похож на метиса, Вемикванит, смерил шотландца взглядом и толкнул локтем Каишпу, который прищурился, чтобы получше его рассмотреть. Не понимая, чем обязан такому вниманию, Александер передернул плечами и последовал за Голландцем. Когда он проходил мимо, индианка вдруг подняла голову, отчего ее сережки с подвесками из стеклянных бусин и перьев мелодично зазвенели. Робкая улыбка молодой женщины привела Александера в волнение. Он знал, что в здешних краях женщины – такой же товар, как и все остальное, но даже думать об этом ему было противно. Что ж, спиртное лишило автохтонов остатков человечности.

Нервным кивком ван дер Меер указал Александеру на стул. Стол с рассыпанными по нему деловыми бумагами и два потрепанных стула составляли обстановку его рабочего кабинета. На дальней стене висела красивая медвежья шкура, а над ней – охотничьи трофеи: голова лося и две головы косули.