Рекламный ролик

С Костей рабочий и вовсе осмелел до неприличия: на первом же привале демонстративно запнулся о кофр с кинокамерой. Костя перевесил кофр на сук поодаль стоящей ели. Тогда Гриня как бы нечаянно саданул кофр плечом. Сук угрожающе заскрипел. Костя резво вскочил, однако у Грини на лице тускнела туповатая невинность. Отчитать его Костя постеснялся и окончательно сконфузился, ощутив на себе пристальный взгляд Гарькавого.

Два последних дня до избы Гриня преследовал Костю шаг в шаг и замогильно вещал ему в спину:

— Слышь, ты? Утоплю твою хромыхалку. Усни попробуй, утоплю ее и тебя, наверное, утоплю…

В искренность угрозы Костя не верил, но однообразный юмор изрядно действовал на нервы.

Честно говоря, Константин и сам бы с великим удовольствием забыл тяжелый кофр на привале, так сильно мучила его безобидная поначалу, а сейчас перехватывающая дыхание боль в пояснице.

Наглела боль с каждым шагом. Даже столь долгожданная изба на противоположном берегу речки не обрадовала Ивина. Согнутый болью в крючок, он застыл на валуне, не в силах перепрыгнуть на следующий. Гриня сдернул с Кости кофр, так согнутого крючком и взвалил на плечо.

— До избы, Гринечка… — выдавил из себя Костя, уткнувшись лицом словно в отцовскую, жилистую, пахнущую потом шею.

— Будя ваньку-то валять, — с напускной грубостью прикрикнул Гарькавый. Выплеснул воду из колпака дождевика.

Костя поморщился, но все же сам без посторонней помощи, каблуками о край нар, вытянул ноги из сапог.

— Подгадил, мужички, я вам… Вы уж меня извините… Если и в самом деле радикулит, читал в «Здоровье», подолгу валяются…

— Букварь тебе читать! — огрызнулся Гарькавый.

— На скале меня, Олежек…

— От ума все! — буркнул Гриня.

— Я и говорю, дофасонил… И почему я такой невезучий на житуху? Раз помаячило… Эх! — скрипнул зубами Гарькавый.

Сумрачные озлобленные рабочие яростно лечили Ивина до самого вечера. Едва Гриня убрал с поясницы остывший камень, Гарькавый намочил керосином грубошерстную портянку и принялся сдирать кожу с гладенькой пояснички.

— Помогло?

— Ни-ни, Олежек…

— Врешь, помогло!

На смену Гарькавому снова возник Гриня с котелком малинового отвара.

— Не могу, Гриня, вода волю взяла, на двор хочу…

— Силой волью…

— На улице как? Сеет?

— Пей!

— Мелочь сеет?

— Аха, мелочь. Допивай…

Видя, что после их стараний согбенный Ивин едва дошел до ведра в углу, Гарькавый швырнул рюкзак в изголовье нар и через минуту уже захрапел.

Огонек керосинового светильника обрисовывает сидящего за столом Гриню и выдолбленную из гриба-трутовика пепельницу на подоконнике. Остальное пространство избы в полумраке, оттого, наверное, изба кажется Косте удивительно уютной.

Нары — ряд одинаковых по толщине, сально блестящих, тепло-коричневых бревен. Из тех же бревен и потолок, только подтесанных до бруса. Из них и дверная коробка, и сама дверь.

«Все равно недоступный виноград — шиш ее снять без мощного павильонного света. Отснимался…»

Пытаясь забыться, Костя следит за Гриней. Тот снял с печи зашипевший котел, разбавил крутой кипяток холодной водой и со старательным терпением на лице погружает огромные ладони в котел. На экране стены будто дым из вулкана затрепетал пар.

— Ноют, Гринь? В сауну тебе надо…

— Аха, ноют, сволочи. Спасу нет…

Последним удивлением засыпающего Кости было: на нары Гриня лезет не погасив светильник. Странно, не похоже на него. Керосин у них на исходе. Во сне он слышал, как Гриня вставал, рылся в вещах, тормошил его зачем-то… Что-то искал.

— Дрыхнешь? — неприязненно бросил Гарькавый Ивину. Костя с трудом, через боль успевает за ним глазами.

— Жарит меня, Олежек. Поясница по-прежнему, и голова раскалывается…

— Значит по-правдишному решил заболеть? По-вашему: с температуркой, с градусничком? — Гарькавый сузил глаза до щелочек-лезвий. — Тогда квиты мы с тобой, киношник, — рубанул ребром ладони по голенищу. — Во! Выше сапог за ночь намело. В мышеловку я тебя заманил. Ты, киношник, не бледней, я ведь причитать над тобой все равно не буду! Полбеды буран — Гриня сбежал! Половину супов угреб с собой. Ну, крыса, мал свет — посчитаюсь я с тобой!

Хотя и не к Ивину относилась фраза, но он поискал глазами ружье.

Гарькавый как завороженный уставился в окно и щелкает, щелкает курком ружья.

«Отменный кадр, — машинально отметил Костя. — Капли на запотевшем окне, и те же капли на тоскливом лице. Все остальное сейчас не главное, пустячное… Чуть недопроявить — уйдет в черный провал».

— Патроны ему зачем, если ружье не взял?

Гарькавый пыхает под нос, сдувая с кончика капли.

— Думал, догонять кинусь… А ведь просчитался, крыса! — внезапно повеселел Гарькавый. — Заветный патрончик я всегда во внутрянке ношу!

Он сдул с патрона табачные крошки, загнал его в ствол.

— Вот что. Ждать, пока ты отлежишься, дурость получится. Наметет выше брюха, да и не ходоки мы потом с тобой без шамовки. Речки вспухнут. Гриня-то ведь недаром слинял — местный он… Сейчас дорога каждая минута, за хребет надо перевалить. Ухожу я тоже… Переть мне тебя не по силам. Доберусь я до Слюдянки, значит, и тебе счастливая масть — жить будешь…