Реквием ангела, исповедь демона

Порой и прежде я не мог оторвать от неё взгляд, но сегодня это было просто невозможно. Я счастлив, что Катрина рядом. Только ради этого стоит жить. И ради этого можно умереть.

На нас смотрели. На меня с интересом. А на Катрину восторженно. Мужчины восторгались ею, женщины завидовали её красоте и роскошному платью. И всё меркло вокруг Катрины.

Мы прошли через аванложу и заняли те самые, лучшие места в бельэтаже. Отсюда открывался отличный обзор на сцену и партер. Свет ещё не погасили. Я развернул программку.

— И о чем же «Вальпургиева ночь»? — подавшись к Катрине, спросил я.

— Если я скажу, будет уже не так интересно. Раз уж ты человек несведущий, то пользуйся своим преимуществом, — она показала глазами на немолодую даму в зеленом платье. Та сидела на другой стороне зала в такой же ложе, как и мы. — Посмотри на неё, Марк. Эту женщину наверняка уже сложно удивить какой-либо постановкой. Она видела многие из них, и теперь безуспешно стремится ощутить это прекрасное чувство новизны, — Катрина повернулась, ко мне и проговорила на-латыни: — Carpe diem. Carpe, милый[1]!

— Что это значит?

— Лови мгновение

Она сказала это нежно и ласково. Это прозвучало так проникновенно. Я поцеловал ее.

— А ты, Катрина? — спросил я. — Может ли тебя удивить хоть что-то в этом мире?

— Началось, — шепнула она, не дав мне договорить. Свет в зале погас. — Мы обязательно поговорим об этом. У нас будет ещё много времени. Хорошо?

Я кивнул.

«Вальпургиева ночь» была интересной, но местами затянутой. Актеры самозабвенно отдавались ролям. Сюжет оказался не таким, как я предполагал.

Постановка представляла собой возвращение к ранней версии «Фауста» Гуно, с разговорными диалогами-интерпретациями авторства популярного современного драматурга, в сочетании с оперными и балетными сценами из окончательной редакции 1869 года — как подсказала мне программка.

На сцене кружились рогатые лесные фавны в танце с ведьмами. Фауст метался, то соблазнённый обществом ведьм и опьяненный вином. То тяготился об участи своей возлюбленной, а Мефистофель воспевал род людской, отвернувшийся от Бога, и возведший на алтарь золотого тельца — символ наживы, власти и алчности.

— Вроде того, что поставили в двух кварталах от Уолл-Стрит в 1989 году, — прокомментировала Катрина с очаровательной ироничной улыбкой, — Поклонение золотому тельцу это одна из тех историй, что повторяются от одной эпохи к другой. Открыто или завуалированно. И мало уже кто вспомнит, что в действительности под золотым тельцом понимался Молох, кровожадное рогатое божество родственных евреям племен аммонитов и маовитян. Молох требовал от служителей своего культа человеческого жертвоприношения. В особенности предпочитал младенцев.

Основное действие на сцене сконцентрировалось вокруг попыток Фауста выбраться с шабаша ведьм, чтобы спасти возлюбленную Маргариту, ожидавшую казни.

Мне понравилось, но почти всё время я смотрел не на сцену, а на Катрину. Отсветы разных цветов со сцены мягко ложились не её белую кожу. Блестели в глазах, создавая невообразимые оттенки.

Сколько она всего видела в этом мире?

Катрина посмотрела на меня, слежу ли я за действием на сцене.

Нет, Катрина, я слежу за тобой. За каждым твоим движением, за каждым мгновением твоего бездвижья. Мне никогда не понять, каково это: видеть тысячи восходов лун, множество закатов эпох, сотни сменяющих друг друга поколений. Каково это, быть частью ночной темноты?

Я положил ладонь на белую даже в полумраке руку Катрины.

Время от времени я замечал, что Катрина поглядывает куда-то не на сцену. Я не придавал этому значения. Поначалу.

Проследив, куда устремлен её пристальный взгляд, я понял, что она смотрела в сторону ложи, где сидела дама в зеленом. Но Катрину интересовала не она.

Он был худощав, в темном костюме и издалека выглядел симпатичным молодым человеком. Он сидел через одно место слева от немолодой дамы и, кажется, пришел в театр один.

Катрина уже долго смотрела на него, не отводя глаз, замерев, наклонив голову вбок. Как волк. Как зверь. Заворожено. В этом крылось нечто неприятное. Мне сделалось как-то странно на душе. С болезненным разочарованием я всё понял, и меня захлестнула ледяная волна чувств. Не ревность и не обида. Что-то совсем другое. Опустошающее.

Она пожирала глазами молодого человека в противоположной ложе и хотела его кровь. Позабыв обо всем. Позабыв обо мне. Она прикусила нижнюю губу. Её мерцающие желтым светом глаза смотрели сквозь того молодого человека. Внутрь него.

Я плотно закрыл глаза. Я совсем забыл, кто она. Что́ она. Я потерял голову, позабыв о том, что может быть неприятно.

Как холодно и горько.

— Катрина, — серьезно сказал я, взяв её за руку и посмотрев в её глаза, в которых гас желтый огонь.

Дальше я ничего не говорил. Она поняла. Она догадалась, что я видел.

Катрина встревожилась, что сделала что-то не так. Что сделала мне неприятно, но в то же время была спокойна, словно в ней жили две разные личности.

— Марк, — произнесли её губы, а её синие глаза проникли мне прямо в душу. — Не беспокойся. Мне нужен только ты. Всегда и навеки.