Реквием в Брансвик-гарденс

Доминик знал ответ на этот вопрос, но не намеревался сообщать его собеседнику. Вера Рэмси коренилась в разуме, а разум его капитулировал перед лицом более искусного аргумента, выросшего в поле науки, которой он не понимал.

– Просто я не колеблюсь в своей вере, – твердым тоном проговорил священник, вставая на ноги. – Так что возьмите свою Библию и читайте ее, мистер Ленделлс… и улыбайтесь, когда будете делать это.

– Да, мистер Кордэ. А не передадите ли ее мне? Что-то я совсем закостенел в своем кресле. – В глазах старика вспыхнул веселый огонек, прощальный победный выпад.

После этого Доминик посетил мистера и миссис Норланд, с ними вкусил поздний ланч и остаток дня провел с мистером Рендлшемом. В Брансвик-гарденс он вернулся к раннему обеду, ставшему самой отвратительной трапезой, которую он мог припомнить. За столом собрались все, и все присутствующие находились в чрезвычайно нервном расположении духа. Отсутствие новостей из полиции лишь раздувало страхи, и общее раздражение можно было ощутить еще до того, как унесли первое блюдо и подали второе. Разговор то начинался, то затихал; часто двое заговаривали одновременно и вместе смолкали, не продолжая беседу.

Одна только Вита пыталась поддержать некое впечатление нормальной обстановки. Она сидела в конце стола, бледная и испуганная, однако с безукоризненной, как всегда, прической. Ее светло-серое платье с черной оторочкой вполне соответствовало траурной обстановке в доме, связанной со смертью чужого человека. Доминик опять не смог не заметить, насколько она очаровательна, насколько ее изящество и осанка превосходят обыкновенную красоту. Обаяние этой женщины не блекло, не становилось скучным.

Трифена, напротив, выглядела ужасно. Она даже не потрудилась привести в порядок свои обычно очень красивые волосы. В данный момент они потускнели и были приведены в полный беспорядок, а глаза юной женщины опухли и покраснели. Она пребывала в угрюмом состоянии духа, словно бы доказывая остальным, что им далеко до тех глубин горя, в которых она пребывала. На ней было полностью черное, без малейших украшений платье.

Кларисса тоже явилась к столу в полном беспорядке. Впрочем, эта девушка никогда не обладала утонченным вкусом матери в одежде или манерах. Ее темные волосы нередко находились в подобном хаосе, однако естественный блеск и волнистость все равно придавали им некую красоту. Она была очень бледна, то и дело окидывала взглядом всех остальных и без необходимости часто заговаривала с отцом, словно бы изо всех сил старалась вести себя с ним, как обычно, показывая тем, что не верит в то, о чем могут думать остальные. На самом же деле она только напоминала всем о недоговоренном.

Мэлори был погружен в размышления и отвечал только на обращенные к нему вопросы. Чем бы ни был занят его ум, он не намеревался знакомить остальных с темой своих размышлений.

Стол, как всегда, был сервирован серебром и хрусталем, а в центре его стояли цветы из зимнего сада.

Доминик попытался придумать что-нибудь такое, что можно было сказать, не показавшись слишком уж бесчувственным, словно никакой трагедии не было. Ведь наверняка все собравшиеся за столом могли вполне спокойно разговаривать друг с другом, не ссорясь, даже если речь шла не о погоде. Трое присутствующих за столом мужчин посвятили себя службе Богу, и все они механически ели, избегая смотреть друг другу в глаза. Воздух наполняли страх и подозрительность. Всем было известно, что один из них убил Юнити, но только кто-то один, кто именно это сделал, и нес на своих плечах гнет вины и прилагавшегося к ней ужаса.

Прожевывая мясо, казавшееся ему опилками, и не зная, как его проглотить, Кордэ украдкой поглядывал на Рэмси. Тот казался старше и утомленнее, чем обычно, и, быть может, столь же испуганным, однако Доминик не видел на его лице и следа вины. Ничто не изобличало в хозяине этого дома убийцу, изворачивающегося с помощью лжи и перелагающего собственное преступление на плечи друга или, что еще хуже, сына.

Повернувшись к Мэлори, Доминик, напротив, отметил, как напряжены его плечи и окаменела шея. Глаза молодого человека обращены в тарелку, избегая чужого взгляда. Он ни разу не посмотрел на отца. Признак вины? Кордэ не особо симпатизировал Мэлори Парментеру, однако считал его честным человеком, правда, лишенным чувства юмора и подчас нудноватым. Быть может, все дело было в бессердечии Парментера-младшего? Время исцелит этот порок, научит его тому, что можно служить Богу и смеяться, и даже наслаждаться красотами и нелепостями жизни, богатством природы и разнообразием людей…

Неужели он действительно такой трус, что готов позволить своему отцу принять наказание за преступление, порожденное его… Чем же?.. Страстью?

– Надо думать, в Риме сейчас очень жарко? – нарушил течение мыслей Кордэ голос Клариссы. – Ты попадешь туда в разгар лета. – Она обращалась к брату.

Тот обратил к ней мрачное и недовольное лицо:

– Если я вообще попаду туда.

– А почему, собственно, нет? – спросила Вита, в недоумении наморщив лоб. – Я думала, что все уже обговорено.