Религия

— Я знаю все новости. Я умею слушать. Я наблюдаю. — Он указал в ночь мечом. — Этим утром капитан Тангейзер разгромил батарею турок на мысе Виселиц.

Волнение Карлы приобрело иной оттенок.

— И где он теперь?

— Тангейзер? — Орланду пожал плечами нарочито загадочно. — Он приходит. Он уходит. Говорят, у его коня Бурака есть крылья. — Мальчик поглядел на Ампаро, словно этот миф исходил от нее и он желал подтвердить подлинность своих сведений. — Ампаро говорит, я смогу с ним познакомиться. С вашего разрешения.

— Конечно. Но скажи мне, почему я не найду сына?

— Потому что не нашли его до сих пор, — сказал он, будто бы на свете не было ничего более очевидного. — Никто не знает такого мальчишку.

— А сколько лет тебе, Орланду?

Он вспоминал слово, сжимая и разжимая пальцы. Потом сказал:

— Семнадцать. — Увидел, что она совершенно ему не поверила, и пошел на попятный. — Пятнадцать! Да, думаю, так. Скоро. Не меньше. — Он потряс мечом. — Достаточно взрослый, чтобы драться с турками, если они захотят схватить меня. Я убивал собак, много собак, а мусульмане ничем не отличаются.

— А когда у тебя день рождения? — спросила Карла.

Самоуверенность Орланду мгновенно испарилась. Он пожал плечами.

— Дни рождения — это для детей. Богатых детей.

— У меня тоже нет дня рождения, — вставила Ампаро.

— Правда? — удивился Орланду.

Ампаро закивала, и Орланду снова приободрился.

— Я родилась весной, — сказала Ампаро.

— А я родился осенью, — сказал Орланду. — Это я знаю. Он посмотрел на Карлу, должно быть заметил ее смятение, потому что немного подумал, улыбнулся, а затем покачал головой.

— Я? Ваш сын? — произнес он. Потом снова покачал головой. — Я хотел бы, да, конечно, но вряд ли это я.

— А почему нет?

Он пожал плечами и высказал то, в чем она не посмела признаться себе сама.

— Вы слишком красивы, — сказал он. — Взгляните на меня. — Она поглядела. Проблеск надежды в ее душе померк. Орланду улыбнулся убедительности своего доказательства. Он сказал: — Неужели вы думаете, что я тот мальчик?

Томазо переступил с ноги на ногу, и Карле стало совестно, что она держит их среди улицы. Она ничего не ответила Орланду. И посмотрела на Ампаро.

— Почему бы тебе не пригласить своих друзей к нам на ужин?

Глаза Орланду широко раскрылись. Ампаро кивнула ему.

— Точно, — сказала Ампаро. — Идемте, поужинаете с нами в оберже.

Орланду торопливо заговорил с Томазо, на лице которого отразилось нежелание и смущение. Орланду, не проявляя снисхождения к раненому другу, схватил Томазо за здоровую руку и улыбнулся Карле.

— Спасибо, ваша светлость, большое спасибо. Мы идем.

* * *

В Английском оберже Никодим приготовил ягненка и лепешки, Орланду же был вне себя от волнения, когда выяснилось, что в любой момент ожидается прибытие великолепного капитана Тангейзера. Но пока что он не хотел лишних потрясений, поскольку с батареи на стене Сент-Анджело вернулся Борс; лицо его было черно от пороха. Он притащил две большие бутыли вина в оплетке и, как оказалось, явился вполне достойной заменой объекта слепого поклонения юности. Орланду сидел за столом в трапезной вместе с варваром-англичанином и Томазо, героем Сент-Эльмо, он переводил для них обоих, и кто запретил бы ему гордиться тем, что два таких человека принимают его как равного?

Пока они ели и пили, разговор шел о кровопролитной осаде на другой стороне гавани, об удивительной стойкости защитников и самоубийственной храбрости янычаров и о том, какое это чудо, что форт продержался уже семнадцать дней. Даже самые закаленные рыцари в Сент-Эльмо, говорил Томазо, такие как Ле Мас, Луиджи Бролья, Хуан де Гуарес, сомневались, что сумеют продержаться еще три-четыре дня, несмотря на прибывающее ночами подкрепление. Никто там не надеялся остаться в живых, за исключением разве что мальтийских пловцов, которым было приказано, когда несчастье произойдет, спуститься к воде и оставаться еще один день. Время от времени глаза Орланду блестели от слез, и Карла думала, отчего проявления отваги трогают мужские сердца, как ничто другое.

На десерт Никодим подал хлеб, поджаренный в сливочном масле, посыпанный марципаном и сахаром, и был единодушно провозглашен царем поваров, после чего разговор пошел о будущем кампании. Карты чертились на столе свечным воском, пальцами и острием ножа в лужицах разлитого вина. Спорили о стратегиях противников, о хитроумии Драгута (Борс клялся, что убил его сегодня выстрелом из пушки), о неистовстве Мустафы-паши, которая равнялась блистательности Ла Валлетта. Борс рассказывал байки о своих последних приключениях в войнах Карла Пятого и о службе Тангейзера под хвостатыми знаменами Сулеймана. И с каждым рассказом глаза Орланду делались все шире, все безбрежнее от жажды подвига. И хотя он ничего не говорил, Карле было грустно, ибо именно так разрастались и расцветали военные мифы; в них верили даже те, кто должен был знать наверняка их лживость, ибо сами они — живое подтверждение жестокости и безумия войны.